Михаил Ишков - Семирамида. Золотая чаша

— Чего же добивается Шурдан?

Евнух сразу помрачнел.

— Ответив на этот вопрос, я вступлю в область недозволенного, и моя жизнь окажется в твоих руках.

Теперь задумалась Шаммурамат.

— Я знаю, Ишпакай, клятвы здесь не помогут, но я надеюсь, что нам поможет доверие, которое мы испытываем друг к другу. Нам поможет благожелательная улыбка Ирнини — победительницы, ведь это ее покровительству я обязана спасению собственной жизни, ведь если бы эти негодяи овладели мной, я бы покончила с собой. Мне трудно без Нинурты. Возможно, тебе трудно понять такого рода привязанность…

— Нет, такого рода благородная решительность мне всегда по сердцу …

— Я не договорила! Не перебивай меня. Я веду речь о том, какая судьба ждала бы меня, если бы гнусное случилось?

— И эти сомнения близки мне.

— Если тебе нужны деньги…

— Деньги понадобятся не мне, а стражникам.

— Но сначала о Шурдане. Он глуп, если решил довериться Сарсехиму?

— Он не глуп, но он иначе, чем старый лис Салманасар и те, кто его окружают — в первую очередь Иблу — смотрит в будущее. Я не могу открыть тебе всего, но кружок, собравшийся вокруг великого царя, пока слаб и немногочислен. Те же, кто поддерживает Шурдана, сильны и крикливы.

— Кто поддерживает Шурдана?

— Города, точнее, городские общины. Они выставляют ополченцев, составляющих ударную силу войска.

— А как же «царский полк»?

— Он является ядром армии, но этих ребят не так много, как хотелось бы Салманасару. Чтобы его увеличить, необходимы средства, их можно добыть, только облагая подданных налогом. Заставить платить можно только торговцев, ремесленников, переселенцев, а также население покоренных земель. Со свободных ассирийских общинников много не возьмешь, у них и так множество долгов и обязательств. Для них походы спасение — без добычи ополченцы быстро пойдут по миру.

— Ты хочешь сказать, что членам общин нужен Дамаск, а великому Салманасару ежегодная дань с Дамаска?

— Да. Получая завоеванное в виде дани, можно выиграть много больше, чем от разового грабежа. Здесь и кроется несогласие — дань поступает царю и каждый из свободных земледельцев получит столько, сколько посчитает нужным дать великий царь, а из взятого приступом города каждый может увезти богатую добычу.

— Я слыхала, ассирийцы исстари предпочитали грабеж и убийства?

— Общины держатся прежних обычаев и пугают Салманасара отказом выступить в поход. Кто-то настойчиво будоражит общинников, утверждая, что после двух неудачных набегов в Сирию Салманасар утратил илу . Эти кто-то полагают, что он слишком долго правит — считай, уже двадцатый год. Этих «кого-то» поддерживают знатные в городах. По стране упорно распространяется слух — царю царей пора уступить место более молодому и удачливому наследнику. Шурдан обещает придерживаться заведенных предками обычаев, которые требовали поголовно уничтожать врагов. Это устраивает городские общины и жрецов. Никто из них не хочет понять, что важнее лишить врагов силы, а не избивать их на корню, ибо что взять с мертвых, а живые способны платить дань. От покоренных народов будет куда больше пользы, чем от их трупов. Это относится и к переселенцам, приведенным на берега Тигра. Но сначала чужаки должны обжиться, окрепнуть. Другими словами, доход от них начнет поступать в казну только через несколько лет, и он будет несоизмеримо больше, чем военная добыча. Но очень многие в Ассирии не хотят ждать.

Он помолчал, потом продолжил.

— Салманасар вслед за своим отцом Ашшурнацирапалом изо всех сил пытается изменить цели священной войны, утверждая, что покровителю страны Ашшуру любо не избиение врага, а непререкаемая мощь государства. Не отдельных общин, а всего государства. Этого можно добиться только, если мы всегда и во всем будем на голову сильнее своих врагов.

— Хорошо, вернемся к Сарсехиму. Зачем он понадобился Шурдану?

Ишпакай улыбнулся.

— Откуда мне знать. Я и так открыл тебе слишком много.

— Нет, Ишпакай, ты только приоткрыл дверь и за это я благодарна тебе, но чтобы выжить, я должна знать все — от таблички до таблички. У меня нет уверенности, что Нинурта не допустит ошибку, а Иблу стар. Кого еще можно считать нашими друзьями?

— Младшего брата царя Шамши-Адада. Он командует эмуку колесниц.

— Это важная должность?

— Да, третья по значению.

— Кто же занимает первую.

— Иблу. Он — туртан великого царя. Ниже туртана рабшак, или военный министр. Эту должность занимает наследник престола Шурдан. В его ведении войсковая разведка. Третьим считается начальник боевых колесниц.

— Что же Нинурта?

— Конница — это нововведение Ашшурнацирапала. У нас пока приживается с трудом. Количество умелых всадников ограничено, а нанимать скифов опасно, они с легкостью могут повернуть оружие против хозяев. Нинурта считается кем-то между начальником эмуку и помощником туртана.

— Что насчет Вавилона.

— О, Вавилон — это песня! Это мечта каждого ассирийца — пусть гордые вавилоняне споют торжественный гимн Ашшуру и поставят его впереди Мардука.

— Чего ради? — в Шами проснулась вавилонская спесь.

— Здесь так мечтают, — осторожно пояснил евнух. — Хотя всякой наукой, всяким искусством, особенно врачеванием, определением судьбы по звездам, всякого рода гаданиями, с нами делится Вавилон.

— И это хорошо, — заявила женщина, — иначе вы тут совсем погрязли бы в дикости.

— Погрязли бы, погрязли бы…

— Не юродствуй. Прикинь, как я могла бы повидаться с Сарсехимом?

— Это неизбежно?

— Знаешь, Ишпакай, чем полноценный мужчина отличается от евнуха?

— Хамством! Умением грубо срыгнуть, ударить ребенка, заехать кулаком в ухо женщине?

— Нет, лишенный пола. Тем, что у него есть яйца и более всего на свете он страшится их потерять. Евнух же свободен от такой напасти, поэтому он дерзновенно смел, отчаянно изворотлив и проникновенно умен.

— Ты, Шами, способна разжалобить кого угодно. Я что-нибудь придумаю.

Оказавшись в Ашшуре, Сарсехим нежданно — негаданно испытал благодарность к судьбе, впервые после отъезда из Вавилона улыбнувшейся ему с небес. Пусть даже скупо, на миг, но и этого оказалось достаточно, чтобы продлились его дни. Их караван, подгоняемый стражниками с пограничной заставы, достиг священного города в один и тот же день и час с царским поездом. Поторопись они, и евнуху не миновать расправы, которую приготовил для него начальник ассирийской конницы Нинурта-тукульти-Ашшур.

Была бы его воля, он ни за что не завернул в этот страшный город, где на створках крепостных ворот красовались содранные человеческие шкуры, а на пиках выставленных вдоль дороги — отрубленные головы. Одного взгляда хватило евнуху, чтобы узнать в жертвах приставленных к нему в Сирии «мстителей». Он помертвел и с равнодушным унынием прикинул — сразу поволокут в темницу или сначала изобьют до смерти? Разум шевельнулся с трудом, напоминая, что, если начнут с битья, главное прикрыть копчик, ведь отрицательный опыт жизни крепится как раз в области копчика.