Ефим Гальперин - Опыты психоанализа: бешенство подонка

Вот он ловит взгляд Рутенберга, представляется:

– Я Министр Временного правительства Михаил Иванович Терещенко.

– О! Читал о вас месяц тому, – говорит Рутенберг. – Вы тот «…самый юный и в то же время единственный богатый министр во всём правительстве этих министров-капиталистов…»

– Это где же так пишут?

– В «Нью-Йорк Таймс». «Меценат! Внук простого крестьянина, построившего свой капитал на производстве сахара. Владелец самой большой паровой яхты и самого красивого бриллианта…»

– Тут говорят, сто тридцать человек погибло. И раненые…

– Вы плохо информированы для министра. Погибло 216 человек и 812 ранено. Дети, женщины, старики… Могло бы быть меньше, если бы полиция сразу же среагировала.

– Перестаньте! – вмешивается в разговор полицмейстер. – Паника! Давят друг друга. Ну, вы же не представляете, как ведёт себя расстреливаемая толпа.

– Это вы мне рассказывать будете, как ведёт себя расстреливаемая толпа?! Охуеть!

Рутенеберг отходит к чердачному окну, рассматривает следы на раме.

– Кто это? – тихо спрашивает Терещенко у полицмейстера.

– Приятель Керенского. Рутенберг, – тихо отвечает полицмейстер. – Три дня как приехал из Америки и уже, на тебе, заместитель коменданта города. Партийная кличка «Мартын». Тот самый, что со священником Гапоном попал под расстрел девятого января. Потом он задушил священника! Сидел в Крестах. Я молоденький тогда в охране…

Полицмейстер не выдерживает и кричит Рутенбергу:

– Жаль, Пи-н-х-а-с, что я тебя не приколол тогда в девятьсот пятом в Крестах!

Рутенберг подходит к полицмейстеру и вглядывается в лицо:

– Ба! Вахмистр! Да ты карьеру сделал, оказывается… Вона как! А ведь в удачном месте мы встречаемся. Само напрашивается, с крыши тебя сбросить!

Полицмейстер с опаской отходит от края крыши.

– Правильно, вахмистр, делаешь. Берегись меня!

– Я не вахмистр, а полковник.

– Нет, это для гражданина министра ты полковник. А для меня… Ох, помню, кричал «жид на православного священника руку поднял!». Вахмистр ты!

Рутенберг поясняет Терещенко:

– Это же, как судьба сводит! Он, будучи в охране, меня, в кандалах, заколоть хотел. Отбили другие жандармы. А теперь я сбросить его с крыши не моги. Свобода, равенство, братство. «Liberté, Égalité, Fraternité»… Те-те-те!

– Понаехали! Паршивый еврей! – кричит полицмейстер, оказавшись на безопасном расстоянии от края крыши.

– А ты паршивый русский. Что для России вообще опаснее.

– Мне кажется, вы как-то грубы, – пробует Терещенко укорить Рутенберга – Не интеллигентно делаете замечания…

– Это вы мне? Человеку, который едет с другого конца света с надеждой на новую Россию, а тут та же грязь, кровь и бестолковщина. Нет власти!

– Ну, как же?! Мы… Правительство…

– Да, бросьте! Если бы не казаки, большевики уже бы правили бал. И вы, министры, в лучшем случае сегодня бы в тюрьме. А в худшем здесь под стенкой валялись бы. Разорвала бы вас пьяная матросня на части. И ботиночки ваши присвоила бы. И костюмчик. А вы говорите, полиция, власть… Нет в России ни того ни другого!

Внизу площадь полная трупов и раненых. Стоны, крики, носилки, санитарные машины…

Представление оперетты «Сильва». Неистовый канкан. В середине зрительного зала на помосте актриса, играющая Сильву, поёт свою арию. Зрители в зале – мужчины во фраках, женщины в вечерних нарядах. Допевается ария. Аплодисменты.

Антракт. Буфеты, официанты, оживлённые разговоры в фойе. По фойе во фраке, с бокалом шампанского в руке во фраке и в сопровождении двух телохранителей движется Ленин 4.

Натыкается на Рутенберга. Тот тоже с бокалом.

– О! Кого я вижу. Сам Пинхас Рутенберг! – удивляется Ленин. – Собственной персоной!

– Простите… – Рутенберг всматривается, поправляя очки, – Никак господин Ульянов! Здесь?!

– Да! Я люблю оперетту!

– Ну, да! Это же по вашей части! Столько вы их устраивали в жизни… Большевики, меньшевики, антипартийные группки… Вы большой либреттист! Правда, я смотрю, вы последнее время склоняетесь к кровавым сюжетам. И масштабы вашей деятельности жутко расширились. Сидеть бы вам в Цюрихе со своей сектой. Ан, нет…

– Перестаньте. Вы известный грубиян. А почему вы прибыли… И не к нам, а к Керенскому? Вы же революционер с огромным стажем, батенька!

– Вы знаете, Ульянов, я был в отношениях с Азефом 5. Думал, что подлее человека быть не может. Оказалось, есть! Вон мальчишки-газетчики разоряются. «Ленин сказал, Ленин требует». Сколько платите писакам? А, ну да! Вы же свои газеты наплодили. Штук тридцать всяких правд… Откуда деньги берёте, Ульянов? Или нашли богатую вдову? Веселую? – напевает мотив из оперетты «Весёлая вдова». – Так у мадам Арманд столько денег нет!

Ленин вскипает. Сжимает кулаки. Телохранители Ленина, чувствуя, что тот вне себя, угрожающе надвигаются на Рутенберга.

– Э, граждане! – предупреждает тот.

– Товарищи… – поправляет Ленин.

– Нет, это для вас, Ульянов, они товарищи, а для меня срань. Рутенберг напирает на телохранителей:

– Во первых, мальцы, я «чалился на нарах» в «Крестах». Так что за себя стою! Во вторых спор у нас с вашим паханом теоретический и в интеллигентном месте. Оп-е-ре-т-та!

А в третьих я со вчерашнего дня заместитель коменданта города Петрограда и окрестностей.

Вот ведь кликну сейчас дежурный наряд казаков. Понятно! Ленин уводит своих молодцов от греха подальше.

Не видит Рутенберг, что к Ленину сквозь толпу протискивается невысокий усатый человек в потёртой тужурке и кепке. Это Сталин 6.

Он, по-волчьи озираясь по сторонам, сообщает что-то Ленину. Вся группа растворяется в толпе.

А на Рутенберга выплывает из толпы Терещенко с Марго и со своей сестрой Пелагеей.

И все с бокалами шампанского.

– О! Вы тоже любитель оперетты! Вот, девочки, разрешите представить. Пётр Моисеевич Рутенберг. Сегодня на крыше познакомились. Это Марго. А это моя сестра Пелагея.

– Б-г мой, гражданин министр! Вот уж воистину, если Всевышний даёт, то щедрой рукой! Рад познакомиться, прекрасные дамы!

– Помнишь про революцию 1905 года. «Кровавое воскресение» 7,– говорит Терещенко сестре Пелагее. – Вот! Тот самый легендарный Пётр Моисеевич, который своими руками задушил попа Гапона.

– О, вы такой безжалостный?! – вскрикивает манерно Пелагея.

– Нет, я такой справедливый! – улыбается Рутенберг. – Я и оперетты больше всего люблю за простодушие героев.

– Кстати, я ведь прямо с заседания министров, – говорит Терещенко. – Из-за этого на первое действие не успел. Так вот, господин Рутенберг, там у нас возобладала именно ваша точка зрения. Заслушав доклад Алексеевского, правительство приняло решение арестовать Ульянова-Ленина и весь их центральный комитет. По обвинению в шпионаже на Германию.