Ефим Гальперин - Опыты психоанализа: бешенство подонка

В прокуренном донельзя коридоре, в клубах дыма среди толпящихся депутатов Съезда, к выходу пробирается хозяйка конспиративной квартиры Ленина. Вдруг её оттесняют к стене. Батюшки мои! В группе матросов, решительно рассекающих толпу, буквально рядом проходит, распространяя запах хорошего немецкого одеколона, её жилец – Ленин. На нём чудный костюм из габардина, отличное чёрное пальто английской шерсти и шотландская кепка. Всё из гардероба гауптмана.

Входит Ленин.

– Здравствуйте, товарищи! С победой нас! – сжимает кулачок. – Вот где теперь оно, это сранное временное правительство. И поделом! Объявляем на Съезде! Утверждаем низвержение! И вся власть большевикам!

Пауза как в «Ревизоре». Ленин, гарцуя в своём наряде, скрипя башмаками в наступившей тишине, проходит по комнате.

– Надо бы, Лев Давыдович, родной, – говорит он опешившему Троцкому, – проект постановления Съезда записать. И огласить. Вы что-нибудь набрасывали?

– Да… То есть, нет ещё!

Троцкий переглядывается со Свердловым и незаметно сминает свой проект Постановления.

– Ну-с, тогда начнём! Послушайте, товарищ Иоффе, а есть ли выпить чего?

– О чём речь, Владимир Ильич?! «Смирновская»! Чистая слеза! – Иоффе достаёт большую бутыль и, наливая в стакан, тихо говорит Ленину, – Очень рад вас видеть. Очень!

– За великую Октябрьскую социалистическую революцию! – провозглашает Ленин, поднимает рюмку – А что же вы, товарищи? Тут много.

Все в оцепенении. Первым всё соображает Сталин. Подходит и наливает себе. А следом другие. Свердлов, Подвойский, Дзержинский, Зиновьев. Последним ломается Троцкий. Все выпивают за революцию. Стоя.

– Закусывайте, товарищи! – Ленин протягивает блюдо с бутербродами. Этакое кормление с рук. Все жуют бутерброды. Ленин оглядывает Свердлова. Тот одёргивает на себе новенькую хрустящую чёрную кожаную куртку (униформа шофёров броневиков).

– С обновкой вас, Яша. Яков Михайлович!

– Это Иоффе постарался.

– Вот, видите! Для вас постарался, – шутит Ленин. – А меня, бедного, обошёл…

Он смотрит на Дзержинского и проверяет свою память:

– А вы… Дужинский?

– Почти, Владимир Ильич. Дзержинский.

– Ну-у-у! Да вас просто не узнать! Вы всегда такой модный поляк. Котелок, тросточка. А тут вот шинель. Мужественно! И ростом выше!

– А это по совету товарища Иоффе.

Всё это внимательно слушает Сталин в своей куцей тужурке (в его гардеробе шинель и френч возникнут уже после Царицына).

– Ох, уж этот Иоффе! – игриво говорит Ленин. – Ну, в конце концов, товарищи, Адольф, как-никак специалист по психоанализу. Учился у самого профессора…

– Адлера! – хором кричат все.

Взрыв хохота. Сталин смотрит на этих крикливых, визгливых, суетящихся людишек.

Тут распахивается дверь. Влетает разгорячённый Каменев.

– Лев Давыдович, пора! Давайте быстро текст Постановления. Будем оглаш…

Каменев осекается. У стола со стаканами в руках весь ЦК. А в центре, ну просто «с иголочки», пахнущий одеколоном, Ленин.

– За революцию пьём, Лев Борисович! Присоединяйтесь! – говорит Подвойский.

Он тянется к бутыли, чтобы налить Каменеву, но Иоффе забирает бутыль:

– Э, нет! Это пусть уж Владимир Ильич допивает. Ему выступать.

Иоффе достаёт свою прославленную записную книжку и ставит сразу две «галочки». Против «Опыт психоанализа» и против «Докладчик на съезде».

В три часа ночи Каменев стоит на трибуне и как конферансье в цирке:

– Товарищи! Слово предоставляется… Владимиру Ильичу Ленину!

Аплодисменты. Ленин выходит на трибуну. Смотрит в зал. Находит взглядом гауптмана, сидящего в стареньком костюме Ленина. И они друг другу улыбаются. Потом Ленин хозяйским взглядом обводит сгрудившуюся сзади в проёме двери на сцену группку «соратников». На мгновение Ленин закрывает глаза, глубоко вздыхает:

– Товагищи! Рабочая и крестьянская революция, о необходимости которой все время говорили большевики, свершилась. Наш Съезд Советов, опираясь на свершившееся в Петрограде победоносное восстание рабочих и гарнизона, берёт власть в свои руки! Самым жгучим, самым больным вопросом современности является вопрос о мире. Мы, Советское правительство, считаем необходимым безотлагательно сделать формальное предложение перемирия всем воюющим странам, как союзным, так и находящимся с нами во враждебных действиях.

Аплодисменты. Тут Ленин опять смотрит на гауптмана. Оба улыбаются.

– Es schwindelt (кружится голова) – артикулирует Ленин по-немецки и делает вращательное движение рукой возле головы.

ДИКТОР:

27 октября 1917 года, через два дня после захвата власти группировкой Ленина, германское правительство выделит для закрепления успеха 11 миллионов марок.

Ленин машет аплодирующим делегатам, одёргивает жилет и натыкается на кусочек картона в кармане. Это визитка американского журналиста Джона Рида. Ленин весело усмехается и, передавая эту визитку стоящему за ним Иоффе, говорит тихо:

– И разыщите вот этого журналиста из Америки. Сегодня утром, скажем… В одиннадцать, я готов дать ему интервью.

Мережковский, Гиппиус, Александр Блок. Марго рыдает. Мать Терещенко обнимает её за плечи. Рядом рыдает сестра Пелагея.

– В конце концов, я могу увидеть, – кричит мать Терещенко, – хоть в одной газете! Пусть это будет их «Правда»! Что с министрами?! Хотя чёрт с ними со всеми! Но мой сын! Вы «властительница дум»! Звоните чёрту, дьяволу… Большевикам! Они же все бывали у вас в салоне…

– Вот! – Мережковский находит визитную карточку – Троцкий. Он всегда заходил.

Гиппиус крутит ручку телефона:

– Барышня, номер 13–27. Алло. Секретарь Троцкого? Это Зинаида Гиппиус. Могу ли я говорить с Львом Давыдовичем в такое позднее время?

Слушает. Кладёт трубку:

– Его секретарь ответил, что Троцкий на съезде. И торжественно… Нет! Восторженно заявил, что выступает Ленин.

– Ну и что из этого? – раздражённо спрашивает мать Терещенко.

– Почему Ленин? Троцкий же! – удивлена Гиппиус.

– Вот я говорил тебе, милочка! – Мережковский потирает руки. – Ленин! Ле-н-и-н!

– Да какое это имеет значение?! – кричит мать Терещенко. – Троцкий, Ленин… Эти ваши жиды!

– Простите! – возмущается Мережковский. – Ульянов-Ленин русский! Потомственный дворянин!

– А ты потомственный сранный импотент, твою мать! И ты, Зинка, блядь ебучая! Вы охуели! Где мой сын?! А ты, дура! – кричит мать Терещенко дочери. – Зачем мы сунулись в эту сранную дыру?! Чувство долга, чувство долга… Перед родным народом. Нести свет! Заигрались! – переходит на французский для Марго, – Не плачь, девочка.