Ральф Ротман - Жара

Она повернула голову и пошевелила губами, извергая проклятия. Узловатыми пальцами она заправила седую прядь за ухо и снова спустилась с лесенки, положив кисть на стол. Потом она села в старое, очень давно покрашенное в зеленый цвет соломенное кресло, надела туфлю, медленно и с трудом нагнулась, покопалась в своем ящике с рисовальными принадлежностями; она была вся сосредоточена на себе и с мрачными мыслями задумчиво смотрела в темноту. Де Лоо сделал один шаг, войдя в тень от живой изгороди.

Она обмотала себе ступню куском проволоки от подрамника. Убедившись, что туфля больше не спадет, она выбралась из кресла и снова зашаркала ногами, направляясь к картине, взяла со стола кисть и поднялась на первую ступеньку. Потом на вторую, на третью. С большой осторожностью подняла она обмотанную ногу и поставила ее на плиту; носки туфель выступали теперь за край плиты, лесенка зашаталась, и женщина медленно, очень медленно выпрямилась.

Ее опора, палка от метлы, подломилась окончательно, она отбросила ее и повалилась на картину, упираясь в нее растопыренными пальцами левой руки; картина была прислонена к стене, с ней ничего не произошло, она только заметно прогнулась. Слегка зашевелившийся холст отбросил в некоторых местах световые блики, и показалось, что облака поплыли; женщина стояла уже прямо, но спина ее все еще выглядела согнутой, позвоночник в своей верхней части был совсем кривой, и поэтому казалось, что голову она держит вбок и что у нее какой-то странный, поверженный взгляд.

Она вытянула руку, в которой держала удлиненную кисть, и кончик с оранжевой краской на нем немного задрожал. Она все еще не дотягивалась до нужного ей места. Скривив лицо, она встала на цыпочки, и при такой чрезмерной физической нагрузке дрожание рук только усилилось. И вдруг — едва кончик кисти коснулся полотна — рука ее обрела твердость.

Де Лоо поставил на землю пакет с углем, подошел ближе к витрине, а художница легким движением кисти, как бы невзначай, нанесла краску, крошечное пятнышко, размером не больше ногтя мизинца. И после этого начала спускаться.

Вытерев кисть тряпкой, она погасила свет и покинула помещение, и когда Де Лоо обернулся, он увидел, что был не единственный, кто наблюдал за старой женщиной. Скрываясь и прячась в тени голых ветвей дрока, растущего возле двери, стоял мужчина в темном пальто. У него были длинные волосы, заложенные за уши и чуть ли не касавшиеся плеч, он был в белой рубашке, при галстуке, а в блеске штиблет отражался совсем другой район Берлина. Мужчина странно улыбался какой-то мечтательной улыбкой, очарованный тем, что только что увидел, и вдруг кивнул Де Лоо. А тот нагнулся за своим пакетом с углем и деревянными чурками в сетке. Мелкая угольная крошка оставила черный след вдоль лопнувшего шва в бумажном пакете. Когда Де Лоо выпрямился, мужчина уже исчез.

Лестница рядом с холодильной камерой вела на бельэтаж, в посудомоечную, окон там не было, а в огромных каменных мойках лежали грязные мешалки, черпаки, кастрюли и пластмассовые ведра. Здесь же находились два туалета, но и на дверях обоих помещений, предназначенных для обеденного перерыва, тоже красовались две таблички: «М» и «Ж».

Бутылка воды в одной руке, еда в другой, Де Лоо нажал локтем на ручку двери. Узкое помещение, круговые лампы дневного света над столом, прокуренный воздух. Расслабившись и опустив руки на колени, а подбородок на грудь, Гарри, похоже, спал. В тарелке с гуляшом, съеденным наполовину, лежала жвачка. Эмиль читал газету. Бернд листал проспект мебельного магазина, ел лишь один Клапучек Он только что отправил в рот вилку с жареным картофелем, произнес с набитым ртом невнятно: «Приятного аппетита!» — и Де Лоо поставил на стол свою тарелку.

— А что, туалетного мыла нет?

Клапучек покачал головой.

— Шефиня больше не кладет нам мыла. Думает, мы воруем его. Возьми «Приль».

Он снова вышел и вымыл руки, используя средство для мытья посуды. За стеклом на другом конце коридора стояла женщина и изучала его, разглядывая поверх очков. Облегающий жакет костюма, жемчуг, крупный, с ноготь большого пальца, шея в морщинах и молодежный макияж. Он потянул на себя бумажное полотенце и высморкался в него. А потом вернулся в помещение для отдыха, сел на скамейку и снял фольгу с еды.

— А ты быстро ориентируешься, — пробубнил с едой во рту Клапучек. — Когда я первый раз поехал без провожатого, я так психовал, что съехал в яму с цементом. Клиенты юмора не оценили и были недовольны, что мясной рулет поспел только к чаю. Но со временем я наловчился. — Кивнув головой на Гарри, он сказал: — Вот наш Элвис, думаю я, успевает даже заскочить между делом к своей Матильде, или как там ее зовут, и поиграть с ней в жмурки. Поэтому он всегда у нас такой замученный.

— Хочешь мою сосиску? — спросил Де Лоо.

— Ты что? Ты ее даже не попробовал.

— Бери, бери, не стесняйся.

— Большое спасибо. Печенка алкаша? Никакого жира и все такое прочее?

— Нет-нет. — Он поковырял вилкой в капусте. — Я редко ем мясо.

Эмиль взглянул на него, ухмыльнулся. Не сводя с Де Лоо глаз, он листал газету. Дошел до спортивной страницы и склонился.

— Я нахожу это разумным, — сказал Бернд. — По крайней мере, запоров не бывает и кожа дольше остается гладкой. Я бы с радостью стал вегетарианцем, да, боюсь, не выдержу. Стоит мне только вспомнить паштеты в Ка-Де-Ве [27] «Торговый дом Запада» на Курфюрстендамм. …

Он вожделенно почмокал губами, потом опять углубился в шкафы и кровати в своем проспекте, а Клапучек, разрезая на кусочки нежданно-негаданно подвалившую ему сосиску, сказал:

— Ну конечно, мой дорогой, не так-то это все просто. Представь себе, все станут вегетарианцами. Я тебе так скажу, у общества в целом будет множество проблем. Например, куда девать домашнюю скотину? Ведь они плодятся как полоумные и в момент съедят всю зелень, какая только есть. А под конец завалят нас с головой своим дерьмом.

В этот момент Гарри захрапел. Клапучек покачал головой.

— Нет, нет и нет. Мясоеды тоже должны быть, хотя бы для того, чтоб сила была. Когда ты пашешь, одной морковкой не прокормишься, подломишься, как стебелек на ветру… Ты хоть поддаешь время от времени?

— Ну, время от времени да, — сказал Де Лоо, чтобы от него отстали, а Клапучек хмыкнул и согнул фольгу пополам.

— Ну слава богу, мы, собственно, тоже. Я, например, пью светлое пиво, Гарри — тоже, Бернд все, что шипит, Эмиль все, что пенится… Понятно? Так что давай бери аванс, — подмигнул он, Де Лоо кивнул.

Бледное зимнее солнце светило сквозь стеклянные блоки в торце помещения, возвещая о наступлении вечера уже в раннее послеполуденное время, тени шкафов и стоячей вешалки были бесцветными, как водяные знаки, а в большой чаше, расписанной рекламой сигар, лежал смятый кусок целлофана, вздрагивая и извиваясь и пытаясь вернуть себе прежнюю форму, крошечные частички пепла просыпались на стол.