Хилари Мантел - Внесите тела

– Господин секретарь, вы не прогуляетесь со мной?

Они гуляют. Молча. Начинать разговор прилично государю, а не министру.

Ему торопиться некуда.

Генрих говорит:

– Хорошо бы съездить в Кент, как мы собирались, посмотреть на тамошних литейщиков.

Он ждет.

– Я смотрел разные чертежи, математические расчеты, читал советы насчет того, как улучшить наши пушки, но, сказать по правде, вы бы разобрались в них лучше.

Смиреннее, думает он. Еще чуточку смиреннее.

Генрих говорит:

– Вы бывали в лесах, видели углежогов. Помнится, вы рассказывали, что это очень бедные люди.

Он ждет. Генрих говорит:

– Я думаю, следует знать все с самого начала, идет ли речь о пушке или о доспехах. Бесполезно требовать металл с определенными качествами, определенной закалки, если не знаешь, как его выплавляют, с какими трудностями сталкивается мастер. Я никогда не брезговал часами сидеть с оружейником, когда тот делает мне латную рукавицу на правую руку. Думаю, надо изучить каждую пластину, каждую заклепку.

И? Да?

Он не спешит королю на выручку: пусть выпутывается сам.

– И… так вот. Вы – моя правая рука, сэр.

Он кивает. Сэр. Как трогательно.

Генрих говорит:

– Итак, в Кент? Когда? Назначить ли мне срок? Двух-трех дней будет вполне довольно.

Он улыбается:

– Не этим летом, сир. У вас будут другие дела. К тому же литейщики такие же люди, как и мы. Им надо отдохнуть. Полежать на солнышке. Яблоки собрать.

Генрих кротко смотрит на него умоляющими голубыми глазами: устройте мне счастливое лето. Говорит:

– Я не могу жить, как жил.

Он, Кромвель, здесь, чтобы получить указания. Добудьте мне Джейн, Джейн, такую добрую, такую сладкую. Избавьте меня от горечи, от желчи.

– Думаю, мне следует поехать домой. С вашего дозволения. Мне многое надо сделать, чтобы дело сдвинулось, и я чувствую… – Он не может подобрать английское слово. Такое иногда бывает. – Un peu… [14]– Однако и французское слово не подбирается.

– Но вы не захворали? Вы скоро вернетесь?

– Я посоветуюсь со знатоками канонического права, – говорит он. – Дело может затянуться, вы же знаете эту братию. Буду торопить их, как смогу. И я поговорю с архиепископом.

– И возможно, с Гарри Перси, – подхватывает король. – Вы же помните… помолвка или брачный контракт… они же были почитай что муж и жена. А если и это не поможет… – Генрих чешет бороду. – Вам известно, что я… до королевы… был с ее сестрой, с ее сестрой Мэри, которая…

– О да, сир. Я помню Мэри Болейн.

– И можно доказать, что я после связи со столь близкой ее родственницей не мог вступить в законный брак с Анной… впрочем, это на самый крайний случай… я бы не хотел без надобности…

Он кивает. Вы не хотите выставить себя лжецом. Вы заставили меня объявить перед придворными, что у вас ничего не было с Мэри Болейн, а сами сидели и кивали. Вы убрали все преграды: Мэри Болейн, Гарри Перси, смахнули их в сторону. А теперь наши требования изменились, и прошлое меняется у нас за спиной.

– Что ж, доброго пути, – говорит Генрих. – Главное, чтобы никто не прознал. Я целиком полагаюсь на вашу осмотрительность, на ваше умение.

Как печально слышать, что Генрих извиняется, хотя, конечно, это было необходимо. Он чувствует странное уважение к Норфолку с его коротким: «Все в порядке, малец?»

В соседней комнате ждет мастер Ризли.

– Вы получили указания, сэр?

– Я получил намеки.

– И когда они могут превратиться во что-нибудь более определенное?

Он улыбается.

Зовите-Меня говорит:

– Мне сказали, король в совете объявил, что выдаст леди Марию за своего подданного.

Вроде бы ничего подобного не прозвучало? На миг ему становится почти весело. Он слышит собственный беспечный смех.

– Ой, Бога ради, Ризли, кто вам такое сказал? Порой я думаю, мы бы сберегли много времени и труда, если бы приглашали на совет все заинтересованные стороны, включая иностранных послов. Те все равно выведают, о чем шла речь, так что уж лучше бы узнавали все из первых уст, а не домысливали всяческие нелепицы!

– Так я неверно понял? – спрашивает Ризли. – Поскольку мне казалось, выдать ее за англичанина, человека низкого звания, и есть нынешний замысел королевы?

Он пожимает плечами. Ризли смотрит на него без всякого выражения. Почему – он поймет только несколько лет спустя.

Эдвард ищет беседы с ним. Никаких сомнений, что Сеймуры будут на его пиру, даже если им придется сидеть под столом и ловить крошки.

Эдвард напряжен, нервничает.

– Господин секретарь, в рассуждении отдаленного будущего…

– В этом деле даже на сутки загадывать нельзя. Уберите вашу сестру куда-нибудь подальше от здешних дрязг. Пусть Кэрью увезет ее к себе в поместье.

– Не думайте, будто я пытаюсь выведать ваши секреты…

Эдвард тщательно выбирает слова. Не думайте, будто я лезу в то, что меня не касается. Но ради сестры мне надо представлять хотя бы в самых общих чертах…

– О, вижу, вы хотите знать, заказывать ли ей свадебное платье?

Эдвард смотрит умоляющим взглядом.

Он говорит серьезно:

– Мы постараемся аннулировать брак. Пока не знаю, на каком основании.

– Они без боя не сдадутся, – говорит Эдвард. – Прежде чем погибнуть, Болейны погубят и нас. Я слышал, что змеи на последнем издыхании выпускают яд через кожу.

– Вы когда-нибудь брали в руки змею? Я брал, в Италии. – Он показывает ладонь. – Как видите, никаких отметин.

– Нужно действовать очень скрытно. Чтобы Анна не проведала.

– Рано или поздно она узнает, – мрачно говорит он.

И это произойдет раньше, если новые товарищи не перестанут ловить его в коридоре и с поклоном преграждать ему дорогу, если они не бросят перешептываться, поднимать брови и тыкать друг друга локтями.

Он говорит Эдварду: мне надо поехать домой, запереться и подумать. Королева что-то замышляет, не знаю пока – что. Возможно, это коварство настолько черное, что она сама еще не впустила его в свои мысли и оно лишь смутно ей грезится, но я должен поспешить, измыслить это за нее, вымечтать грезу в явь.

По словам леди Рочфорд, Анна сетует, что после выкидыша Генрих постоянно за ней наблюдает, не так, как прежде.

Долгое время он примечал, что Гарри Норрис за ней наблюдает, и с высоты, будто резной сокол над дверью, наблюдал за Гарри Норрисом.

Сейчас Анна вроде бы не чувствует распростертых над собой крыл, глаз, следящих, как она мечется и петляет. Королева щебечет о своей дочери Елизавете, вертит в руках чепчик, хорошенький чепчик с лентами, только что от вышивальщицы.

Генрих смотрит на нее пустыми глазами: мол, зачем ты мне это показываешь? Чего ради?

Анна гладит вышивку, и он внезапно ощущает булавочный укол жалости, легкую тень раскаяния. Королевин рукав украшен тонкой шелковой тесьмой – ее сплела какая-то искусница вроде его покойной жены. Он пристально смотрит на королеву и чувствует, что знает ее, как мать знает дитя или как дитя – свою матерь. Знает каждый стежок на ее корсаже. Примечает, как вздымается и опадает грудь при вдохе и выдохе. Что в вашем сердце, мадам? Это – последняя дверь, которую осталось открыть. Он стоит на пороге с ключом и почти робеет. Ибо если ключ не подойдет с первого раза, если он начнет возиться с замком на глазах у Генриха, то услышит нетерпеливое цоканье монаршего языка, как услышал когда-то Вулси.