Хилари Мантел - Внесите тела

Настоятель мягко прерывает его задумчивость:

– Прислушайтесь к моему совету: поговорите с ее отцом. Уилтшир – разумный человек, несколько лет назад мы с ним были послами в Бильбао, и я всегда ценил его здравый смысл. Пусть уговорит дочь уйти без шума. Избавьте всех нас от двадцати лет скорбей.

Теперь «монсеньор»: он зовет с собой Ризли вести протокол. Отец Анны прихватил собственный фолиант, братец Джордж – лишь себя любимого. Смотреть на него любо-дорого: сплошные узоры, шнуры, ленты, шевроны и прорези. Сегодня на Джордже белый бархат, в каждой прорези пламенеет алый шелк, напоминая картину, которую он видел в Голландии: святой, с которого живьем сдирают кожу. Кожа с икр топорщится над лодыжками, словно мягкие башмаки, но на лице мученика безмятежность.

Он кладет бумаги на стол.

– Буду краток. Вы сами все понимаете. До короля дошли сведения, которые, знай он их изначально, воспрепятствовали бы его женитьбе на леди Анне.

– Я расспросил графа Нортумберленда, – произносит Джордж. – Он настаивает на том, в чем клялся на Библии. Никакого уговора между ними не было.

– Печально. Ума не приложу, что теперь делать. Может быть, вы что-нибудь придумаете, лорд Рочфорд?

– Придумаю. Упечь тебя в Тауэр.

– Запишите, – велит он Ризли. – Милорд Уилтшир, позвольте напомнить некоторые обстоятельства, о которых ваш сын, возможно, слышит впервые. Однажды покойный кардинал вызвал вас к себе и дал понять, что ваша дочь не пара Гарри Перси, потому что род Перси не чета вашему. А вы сказали, что не отвечаете за поступки Анны и не имеете влияния на своих детей.

Судя по лицу Томаса Болейна, можно подумать, его только что осенило.

– Так это были вы, Кромвель! Скрипели пером в темноте.

– А разве я когда-нибудь отрицал, милорд? Тогда вам не удалось разжалобить кардинала. Я и сам отец семейства, мне ли не знать, как бывает. Вас устраивало, что ваша дочь и Гарри Перси зашли дальше, чем следовало. Стог сена и теплая ночь, как любил повторять кардинал. Вы надеялись, что шашни молодых приведут к законному браку.

Болейн ухмыляется:

– А затем король дал понять, что положил глаз на мою дочь.

– И вы пересмотрели свои взгляды, как на вашем месте поступил бы каждый. Я призываю вас подумать еще. Лучше бы вашей дочери и впрямь быть повенчанной с Гарри Перси. Тогда ее брак с королем будет аннулирован, а его величество сможет искать себе новую жену.

Десять лет, пока его дочь кокетничала у трона, Болейн надувал щеки, десять лет, превратившие его в самодовольного богача. Ныне его звезда близка к закату, и он, Кромвель, понимает: отец Анны смирился. Женский век короток, мужчины непостоянны: история стара как мир, никому, даже помазанной королеве, не дано переписать финал.

– Что будет с Анной? – спрашивает ее отец, в голосе не различить теплоты.

Он предлагает, как раньше Кэрью:

– Монастырь?

– Я вправе рассчитывать на щедрое содержание. Семье Болейн.

– Милорд отец, – вступает в разговор Джордж, – зачем вы торгуетесь с этим человеком? Зачем вы с ним разговариваете?

Уилтшир холоден с сыном.

– Сэр. Держите себя в руках. Все уже решено. Кромвель, возможно ли, чтобы она сохранила маркизат, а мы, ее семья, остались при своем?

– Скорее всего король захочет, чтобы она удалилась от мира. Мы найдем для нее приличный монастырь, где ее веру и убеждения ничто не оскорбит.

– Меня от вас тошнит, – говорит Джордж и отходит в сторону от старшего Болейна.

– Запишите, что лорда Рочфорда тошнит, – велит он Ризли.

Перо послушно скрипит по бумаге.

– А как же наши земли? – спрашивает Уилшир. – Наши регалии? Почему я не могу по-прежнему исполнять должность хранителя Малой королевской печати? А мой сын, его привилегии и титулы…

– Кромвель задумал вышвырнуть меня вон! – Джордж вскакивает. – Вот в чем дело! Он только и знает, что чинить препятствия моим трудам по защите страны! То пишет в Дувр, то в Сэндвич, его шпионы везде, мои письма переправляют ему, мои приказы отменяют…

– Сядьте. – Ризли смеется, отчасти его забавляет собственная храбрость, отчасти – выражение лица Джорджа. – Нет-нет, милорд, если хотите, можете стоять.

Теперь Рочфорд не знает, подчиниться или упрямиться до конца. Ему остается подскочить на месте, схватить шляпу и выпалить:

– Мне жалко вас, господин секретарь! Если вам удастся избавиться от моей сестры, ваши новые друзья в два счета сотрут вас в порошок. Если Анна и король помирятся, это сделаю я. Куда ни кинь, вы сами себя переиграли, Кромвель.

– Я хотел поговорить с вами, милорд Рочфорд, – замечает он мягко, – потому что ваша сестра к вам прислушивается. Я обещаю вам спасение в обмен на содействие.

Старший Болейн закрывает глаза.

– Я с ней поговорю. Я сам поговорю с Анной.

– И с сыном. Ибо я взываю к нему в последний раз.

– Меня удивляет, Джордж, – говорит Уилтшир, – почему ты не видишь, откуда все идет.

– Что? – взвивается Джордж. – Что?

Он продолжает «чтокать», пока отец тянет его к двери. На пороге старший Болейн учтиво кивает:

– Господин секретарь. Господин Риотеслей.

Они смотрят, как те уходят: сын и отец.

– А кстати, – замечает Зовите-Меня, – откуда все идет, сэр?

Он перебирает бумаги.

– Я помню пьеску, поставленную при дворе вскоре после кончины кардинала, – продолжает Ризли. – Помню шута Секстона, переодетого в пурпурную мантию, и чертей, которые тащили его в преисподнюю, схватив за руки за ноги. Черти были в масках. Вероятно, Джордж…

– За правую руку, – говорит он.

– Вот как, – отзывается Ризли.

– Я зашел за кулисы и наблюдал, как они стягивали мохнатые шкуры, как лорд Рочфорд снял маску. Пошли бы со мной, сами бы все увидели.

– Нет уж, увольте, – улыбается Ризли. – Чего доброго, перепутали бы меня с актерами, и я бы потом не отмылся.

Он помнит смрад и зловоние, цвет рыцарства в роли охотничьих псов, жаждущих крови, двор, встретивший появление кардинала шиканьем и свистом. Помнит голос, раздавшийся среди толпы: «Позор!»

– Это, случайно, не вы крикнули? – спрашивает он Ризли.

– Не я. – Зовите-Меня не лжет. – Может быть, Томас Уайетт?

– Да, Уайетт. Много лет я думаю об этом. Зовите-Меня, я должен увидеться с королем. Но прежде не выпить ли нам вина?

Мастер Ризли вскакивает, отправляется на поиски слуги. Свет отражается от горлышка оловянного кувшина, гасконское плещется в кубках.

– Я отдал Фрэнсису Брайану лицензию на ввоз французских вин, – говорит он. – Три месяца прошло. Ни чутья, ни вкуса. Не знал, что он перепродает вино в королевские погреба.

Он идет прямо к Генриху, расталкивая стражников, слуг, придворных. Входит, не дожидаясь, когда о нем доложат, и Генрих испуганно поднимает глаза от нот.