Хилари Мантел - Внесите тела

– Томас Болейн оказался сговорчив. Больше всего на свете он боится утратить ваше расположение. Однако его сын упорствует.

– Почему?

– Возможно, потому что дурак. Надеется, что ваше величество передумает.

Генрих уязвлен:

– Ему следовало бы знать меня лучше. Джордж при дворе с десяти лет. Я никогда не передумываю.

Так и есть. Словно краб, король движется к цели бочком, исподволь, и только потом вонзает клешни. Теперь Генрих нацелил их на Джейн Сеймур.

– Хотите знать, что я думаю о Рочфорде? – спрашивает король. – Сейчас ему года тридцать два, но он до сих пор – всего лишь сын Уилтшира и брат королевы. Он так и не остепенился, не родил наследника, даже дочери. Я сделал для него все, что мог. Сколько раз я посылал его за границу представлять меня. Теперь этому придет конец – когда он перестанет быть моим шурином, никто не захочет иметь с ним дело. Впрочем, бедность Джорджу не грозит. И я мог бы и в дальнейшем оказывать ему поддержку. Конечно, если он покорится моей воле. Должен ли я сам с ним поговорить?

Генрих раздражен. Не его дело – улаживать. Для этого есть Кромвель. Спровадить Болейнов – приблизить Сеймуров. А король станет молиться за успех кампании и писать любовные песенки Джейн.

– Подождем немного, сир. Дня через два я поговорю с ним наедине, без отца. Думаю, присутствие лорда Уилтшира заставляет его хорохориться.

– Я редко ошибаюсь, – говорит Генрих. – Тщеславие, от него все беды. А теперь послушайте.

Король напевает:

– Я переделываю старинную песенку. Не подскажете рифму к «хороши»? Отличную от «души»?

Как, еще и рифму? Он уходит. Свет факелов озаряет галереи, заставляя фигуры расплываться. Этим пятничным апрельским вечером двор напоминает ему римские публичные бани. Воздух сгущен, вокруг плавают люди, возможно, старые знакомцы, без одежды не разберешь. Тебя бросает то в жар, то в холод, плитки скользят под ногами. Двери с обеих сторон приоткрыты – совсем рядом, нужно лишь скосить глаза, – за ними неестественные сплетения тел, мужчины с женщинами, мужчины с мужчинами. От горячего пара и нового знания о человеческой природе голова кружится, и ты недоумеваешь: что привело тебя сюда? Считается, что хотя бы раз в жизни каждый должен заглянуть в публичные бани, иначе никогда не поверишь тому, что рассказывают о здешних нравах.

– Честно говоря, господин секретарь, – произносит Мэри Шелтон, – я пришла бы и без приглашения.

Ее рука дрожит. Она делает глоток, пристально всматривается в вино на дне кубка, словно гадает, затем поднимает глаза с поволокой.

– Не хотела бы я снова пережить такой денек! Нэн Кобэм хочет с вами поговорить. А еще Марджори Хорсмэн. Все фрейлины королевы.

– Вы что-то знаете? Или просто хотите поплакаться? Размазать чернила на моих бумагах?

Мэри опускает кубок и протягивает руки, словно ребенок: смотри, чистые. Он тронут.

– Попробуем разобраться? – спрашивает он мягко.

Весь день в покоях королевы крики, грохот дверей, топот ног: разговоры вполголоса, с оглядкой.

– Я готова жить где угодно, только не при дворе, – говорит Шелтон, убирая руки. – Выйти замуж. Разве я хочу многого: выйти замуж и рожать детей, пока молода?

– Грех вам жаловаться. Я думал, вы собираетесь за Гарри Норриса.

– Я тоже так думала.

– До меня доходили слухи о вашей ссоре, но ведь с тех пор прошел год?

– Леди Рочфорд вам рассказала. Не слушайте ее, она все придумывает. Впрочем, это правда, я поссорилась с Гарри, или он со мной. А все из-за молодого Уэстона, который повадился торчать в покоях королевы. Гарри решил, что тот имеет на меня виды. Я тоже так думала, но, клянусь, я его не завлекала!

– Мэри, именно это вы и делали, – смеется он. – Вы обречены завлекать мужчин даже против воли.

– А Гарри Норрис возьми да и скажи: сейчас как врежу этому сосунку между ребер, чтобы знал, – хотя Гарри не из тех, кто лезет в драку. А королева, моя кузина, говорит: только не в моих покоях. Тогда Гарри сказал: с разрешения вашего величества я выволоку его во двор и там поколочу.

Мэри не в силах удержаться от жалкого смешка.

– Они обсуждали его, будто его там не было, а Фрэнсис стоял и слушал, а потом и говорит: хотел бы я посмотреть, как ты меня поколотишь, Норрис, в твои-то преклонные годы, ты и на ногах-то держишься с трудом…

– Мистрис, нельзя ли покороче?

– И так они пререкались, и пихались, и бранились битый час, а миледи королева только знай их подначивать. А потом Уэстон и говорит: уймись, Добрый Норрис, я здесь из-за другой, и ты прекрасно знаешь, из-за кого. Нет-нет, я не знаю, говорит Анна, скажите нам. Леди Вустер? Или леди Рочфорд? Не таитесь, Фрэнсис, признайтесь, кто дама вашего сердца. А он говорит: это вы, мадам.

– И что ответила королева?

– О, она разгневалась, налетела на него, велела никогда больше так не говорить, а то ее брату Джорджу придется поколотить его ради чести королевы Англии. А еще она все время смеялась. Потом Гарри Норрис стал пререкаться со мной из-за Уэстона, а Уэстон с ним из-за королевы. И оба они спорили с Уильямом Брертоном.

– А этот откуда взялся?

– Он как раз вошел… – Мэри хмурится. – Кажется, это было в тот раз… или в другой, не важно. И королева сказала: вот мужчина для меня, Уилл вам не чета, он не станет кривить душой. Но она мучила и дразнила их всех. Анну не разберешь: то читает вслух мастера Тиндейла, то открывает рот, а оттуда торчит дьявольский хвост.

С тех пор, если верить Шелтон, проходит год. Гарри Норрис и мистрис Шелтон мирятся, и Гарри смиренно приползает в ее постель. Все возвращается на круги своя до сегодняшнего дня. Двадцать девятого апреля.

– Началось все с Марка, – рассказывает Мэри Шелтон. – Этот Марк вечно слоняется рядом с опочивальней. А она, проходя мимо, то засмеется, то потянет его за рукав, то толкнет под локоть, а однажды выдернула перо у него из шляпы.

– Первый раз слышу о таких любовных играх, – замечает он. – Должно быть, они в обычае у французов?

– А сегодня утром она говорит, только посмотрите на этого щеночка. Взъерошила ему волосы, потянула за уши – у дурачка от удивления глаза на лоб полезли. Почему ты такой грустный, Марк, твое дело веселить нас, а не грустить. Он хотел упасть на колени, но она не позволила. Ради Святой Девы, стой на месте, я оказала тебе честь, почтив своим вниманием, а ты решил, что я удостою тебя разговором, словно ты джентльмен, а не простолюдин. Нет, нет, мадам, говорит Марк, я не смею надеяться на ваше доброе слово, мне достаточно взгляда. И она замолчала, ждет, когда он начнет восторгаться ее взглядом, говорить, что ее глаза, словно магниты, и прочее в том же духе. А он просто разрыдался, сказал: «Прощайте», и убежал, а она знай себе смеется. Потом мы вошли в опочивальню.