Мика Валтари - Наследник фараона

— Я не позволяю ему касаться бога, — заявила царица. — Я сама буду держать голову бога, если это необходимо.

Птагор протестовал, ибо это была неприятная и кровавая работа; тем не менее она села на край постели и с величайшей осторожностью положила голову своего умирающего мужа себе на колени, не обращая внимания на слюну, которая капала на ее руки.

— Он мой, — сказала она, — и никто другой не прикоснется к нему. Только из моих рук он может уйти в царство смерти.

— Он вступит на корабль своего отца солнца, — промолвил Птагор, надрезая кожу своим кремневым ножом. — Он рожден от солнца и вернется к солнцу, и все будут восхвалять его имя во веки веков… Во имя Сета и всех демонов, чем занят тот, кто останавливает кровь?

Он говорил, чтобы отвлечь внимание царицы от операции — так опытный врач беседует с больным, которому причиняет боль; но последние слова он прошипел крестьянину, который стоял, прислонившись к притолоке, с сонными, полузакрытыми глазами. Кровь хлынула из головы фараона и заструилась по коленям его супруги, так что она вздрогнула и лицо ее стало изжелта-серым. Крестьянин очнулся от своих мыслей, несомненно, о быках и оросительных канавах, вспомнил о своей обязанности и, подойдя к постели, взглянул на фараона и поднял руки. Кровотечение тотчас же прекратилось, и я вымыл и очистил от крови голову.

— Простите меня, моя маленькая госпожа, — сказал Птагор, взяв бор у меня из рук, — к солнцу, да, конечно, прямо к своему отцу на золотой корабль, да будет с ним благословение Амона!

Говоря это, он быстро и ловко вращал руками бор до тех пор, пока не просверлил кость. Наследник открыл глаза, сделал шаг вперед, и по лицу его пробежал трепет, когда он сказал:

— Не Амон, а Ра-Герахте благословит его, и он проявится в Атоне.

— Да, разумеется, Атон, — успокаивающе прошептал Птагор. — Конечно, Атон, это я обмолвился.

Он снова взял свой кремневый нож и молоток с эбонитовой рукояткой и легкими постукиваниями стал отодвигать кусок кости.

— Ибо я помню, что в своей божественной мудрости он воздвиг храм Атону. Это случилось, несомненно, после рождения наследника, не так ли, прекрасная Тайя? Одну минуту.

Он с беспокойством взглянул на наследника, который стоял у постели со сжатыми кулаками и подергивающимся лицом.

— Глоток вина уймет дрожь в моих руках и не причинит никакого вреда наследнику. В такое время, как сейчас, вполне можно было бы сломать печать на царском кувшине. Так-то!

Я подал ему щипцы, и он со скрежетом выдернул кусок кости.

— Посвети немного, Синухе!

Птагор тяжело вздохнул, ибо самое худшее осталось позади; так же вздохнул и я. Казалось, то же чувство облегчения передалось лежащему без сознания фараону, ибо его члены пришли в движение, дыхание стало медленнее и он впал в еще более глубокую кому. Птагор задумчиво рассматривал при ярком освещении открытый мозг фараона: он был серовато-голубой и трепещущий.

— Хм, — сказал он, размышляя. — Что сделано, то сделано. Да поможет ему в остальном Атон, ибо это по силам лишь одним богам, но не людям.

Легко и осторожно он вставил на место кусочек кости, смазав клеем края, стянул края раны и забинтовал ее. Супруга царя положила его голову на подпорку для шеи из редкого дерева и посмотрела на Птагора. Кровь засохла на ней, но она не замечала этого. Птагор встретил ее бесстрашный взгляд без почтительного поклона и тихо сказал:

— Он протянет до рассвета, если дозволит его бог.

Затем он поднял руки в знак скорби, так же поступил и я. Но когда он поднял их, чтобы выразить сочувствие, я не посмел последовать его примеру, ибо кто я был такой, чтобы сострадать королевской семье? Я обжег над огнем инструменты и сложил их обратно в ящик из черного дерева.

— Вас ожидает большое вознаграждение, — сказала царица и знаком показала нам, что мы можем идти.

В другой комнате для нас приготовили пищу, и Птагор с восхищением взирал на множество винных кувшинов, стоявших вдоль стены. Тщательно рассмотрев печать одного из них, он велел открыть его, и раб полил воду нам на руки.

Когда мы снова остались одни, Птагор объяснил мне, что Ра-Герахте — бог-покровитель династии Аменхотепов и что Агон — его воплощение: бог великой древности, конечно, старше, чем Амон.

— Говорят, что теперешний наследник трона — божественный сын этого Атона, — продолжал Птагор. Он сделал глоток вина. — Именно в храме Ра-Герахте у царской супруги было видение, после которого она родила сына. Она взяла с собой одного очень честолюбивого жреца, к которому благоволила; его звали Эйе, и он позаботился о том, чтобы его жена стала кормилицей наследника. Его дочь Нефертити сосала ту же грудь, что и наследник, и играла с ним во дворце как сестра, так что ты можешь представить себе, что из этого выйдет.

Птагор снова выпил, вздохнул и продолжал:

— Ах, для старика нет ничего восхитительнее, чем пить вино и сплетничать о том, что его не касается. Если бы ты только знал, Синухе, сколько тайн схоронено в этой старой голове. Возможно, среди них есть и царские тайны. Многих удивляет, что в женской половине дворца ни один мальчик не родился живым, что противоречит законам медицины, а ведь человек, лежащий там со вскрытым черепом, не был хилым во дни своего расцвета и силы. Он встретил свою супругу во время охоты; говорят, что Тайя была дочерью какого-то птицелова и жила в тростниковых зарослях Нила, но что царь возвысил ее до себя из-за ее мудрости и что он также чтил ее родителей и заполнил их гробницу самыми ценными дарами. Тайя не возражала против его развлечений, лишь бы его наложницы не рожали мальчиков. В этом ей так поразительно везло, что трудно было бы даже поверить в это, если бы это не происходило на самом деле.

Птагор искоса взглянул на меня и, оглянувшись по сторонам, быстро сказал:

— Но никогда, Синухе, не верь никаким россказням, которые можешь услышать; их распространяют только дурные люди… и каждый знает, какая царица добрая и мудрая и какой у нее дар окружать себя полезными людьми. Да, да…

Я вывел Птагора на свежий воздух; спустилась ночь, и на востоке огни Фив затмевали красный отблеск на небе. Я был возбужден от вина и снова ощутил в своей крови лихорадку этого города. Звезды мерцали у меня над головой, а сад был напоен благоуханием цветов.

— Птагор, — сказал я, — когда фиванские огни сияют в ночном небе, тогда… тогда я жажду любви!

— Любви не существует, — выразительно заметил Птагор, — мужчине грустно, когда ему не с кем спать, а когда он переспал с кем-то, ему еще грустнее. Так всегда было и будет.

— Почему?

— Даже боги не знают этого. И никогда не говори мне о любви, если не хочешь, чтобы я вскрыл тебе череп. Я сделаю это даром и не потребую от тебя даже самого ничтожного подарка и этим избавлю тебя от многих горестей.