Мика Валтари - Наследник фараона

Тогда мне показалось, что лучше всего будет взять на себя обязанности раба; я поднял его на руки и отнес в комнату, предоставленную в наше распоряжение. Он был такой маленький и легкий, что я даже не запыхался. Как только я уложил его на постель, он тотчас же уснул, предварительно пошарив, нет ли рядом чаши с вином. Я накрыл его мягкими шкурами, так как ночь стала холодной, и снова вышел на увитую цветами террасу, ибо я был юн, а юность не желает спать в ночь, когда умирает царь.

Ропот голосов тех, кто проводил ночь у дворцовых стен, достигал террасы подобно отдаленному шелесту ветра в тростниках.

Я очнулся среди благоухания трав, когда огни Фив сияли ослепительным красным цветом на фоне восточного неба; я вспомнил глаза, зеленые, как воды Нила в летний зной, и обнаружил, что я уже не одинок.

Свет от звезд и от серпа луны был таким слабым, что я не мог различить, кто приближается ко мне — мужчина или женщина, но кто-то подошел поближе и всматривался в мое лицо. Я пошевельнулся, и подошедший властным голосом, еще по-детски пронзительным, спросил:

— Это ты, Одинокий?

Я узнал голос наследника и его долговязую фигуру и пал ниц пред ним, не осмеливаясь говорить. Но он нетерпеливо подтолкнул меня ногой.

— Встань, глупый. Никто не может видеть нас, так что тебе незачем кланяться мне. Прибереги это для бога, сыном которого я являюсь, ибо бог только один, а все другие — его проявления. Знал ли ты это? — Не дожидаясь ответа, он задумчиво добавил: — Все другие, кроме Амона, который ложный бог.

Я сделал протестующий жест и сказал: «О!», показывая, что боюсь таких разговоров.

— Полно! — сказал он. — Я видел, как ты стоял подле моего отца, подавая нож и молоток этому полоумному старому Птагору. Так что я назвал тебя Одиноким. Птагора мать прозвала Старой Обезьяной. Вы должны носить эти имена, если вам предстоит умереть прежде, чем вы покинете дворец. Но твое имя придумал я.

Я подумал, что он, должно быть, безумный, если говорит так исступленно, хотя Птагор предупреждал, что в случае смерти фараона мы должны умереть, и тот, кто заговаривал кровь, верил этому. Волосы встали дыбом у меня на голове, ибо я не хотел умирать.

Наследник тяжело дышал, его руки дрожали, и он бормотал про себя:

— Беспокойный… Я хотел бы… я хотел бы быть в каком-то другом месте. Это мой бог открывает себя. Я знаю это… я боюсь этого. Останься со мной, Одинокий. Он сокрушает мое тело своей силой, и мой язык причиняет мне страдание…

Я дрожал, думая, что он бредит. Но он сказал мне повелительно: «Идем!» — и я последовал за ним. Он повел меня от террасы и мимо озера фараона, тогда как из-за стен доносились причитания плакальщиков. Я был объят великим страхом, ибо Птагор предупреждал, что нам нельзя оставлять дворец до кончины царя, но я не мог противоречить наследнику.

Его тело было напряжено, и он шел такими быстрыми, неровными шагами, что я еле поспевал за ним. На нем была только набедренная повязка, и луна освещала его светлую кожу, стройные ноги и женственные бедра. Она освещала его торчащие уши и измученное взволнованное лицо, казалось, сосредоточенное на каком-то видении, открытом лишь ему одному.

Когда мы достигли берега, он сказал:

— Мы возьмем лодку. Я отправляюсь на восток, чтобы встретить моего отца.

Не заботясь о том, чтобы найти свою лодку, он вошел в ближайшую; я последовал за ним, и мы начали грести к противоположному берегу. Никто не пытался помешать нам, хотя лодку мы украли. Ночь была полна возбуждения и тревоги; еще много лодок было на реке, и красное зарево Фив все ярче разгоралось перед нами. Когда мы подплыли к другому берегу, он пустил лодку по течению и пошел вперед так уверенно, словно бывал здесь уже не раз. Повсюду были люди, и стража не окликнула нас, когда мы проходили. Фивы знали, что царь умрет в эту ночь.

Ходьба утомила его. Все же я удивлялся выносливости этого юного тела, ибо, хотя ночь была холодной, спина моя взмокла от пота, пока я следовал за ним. Звезды плыли по небосклону, луна зашла, а он все еще шел, пока мы не поднялись из долины в пустыню, оставив Фивы позади. Три холма на востоке — стражи города — замаячили перед нами на фоне неба.

Наконец он, задыхаясь, опустился на песок и сказал испуганно:

— Возьми мои руки, Синухе, ибо они дрожат, а мое сердце стучит о ребра. Приближается час — он приближается, ибо мир безлюден и мы с тобой одни. Ты не можешь следовать за мной туда, куда я иду. А я не хочу быть один.

Я сжал его запястья и почувствовал, что все его дергающееся тело покрыто холодным потом. Мир вокруг нас был действительно безлюден; в отдалении выл какой-то шакал, предвещая смерть; медленно бледнели звезды, и пространство вокруг нас становилось тускло-серым. Внезапно он вырвал свои руки и, вставая, поднял лицо к востоку, к холмам.

— Бог грядет! — сказал он тихо; его смятенное, пылающее лицо выражало благоговение. — Бог грядет. — Затем он опять громко прокричал в пустыню: — Бог грядет!

Воздух стал светлее, холмы перед нами засияли золотым блеском, солнце всходило — и с пронзительным криком он упал в обмороке на землю, его губы шевелились, руки и ноги судорожно подергивались и взбивали песок. Но я уже не боялся больше, ибо слыхал такие же крики во внешнем дворе Обители Жизни и знал, что надо делать. Не имея деревянного колышка, чтобы вставить его между зубами наследника, я оторвал полоску от моей набедренной повязки, скатал ее и сунул ему в рот. Затем я начал массировать его руки и ноги. Он, видимо, чувствовал себя плохо и был ошеломлен, когда пришел в себя. Я оглядывался вокруг себя в поисках помощи, но Фивы были позади нас и не видно было даже самой жалкой лачуги.

В тот же момент мимо меня пролетел сокол, с криком вырвавшись из лучей восходящего солнца в радугу над ними, затем снова опустился так, словно собирался сесть на лоб принца. Испуганный, я инстинктивно сделал святое знамение Амона. Думал ли принц о Горе, когда приветствовал своего бога, и не было ли это воплощением Гора? Наследник стонал, и я наклонился, чтобы помочь ему. Когда я снова поднял голову, оказалось, что птица приняла человеческий облик. Передо мной стоял юноша подобный богу, прекрасный в лучах солнца. Он держал копье, и на нем был грубый плащ, какой носят бедняки. Хотя я не верил в богов, я на всякий случай распростерся перед ним.

— Что случилось? — спросил он на диалекте Нижнего Царства. — Этот юноша болен?

Чувствуя себя очень глупо, я поднялся на колени и приветствовал его в обычной манере.

— Если ты грабитель, — сказал я, — ты не много от нас добудешь, но у меня здесь больной мальчик, и боги благословят тебя за твою помощь.

Он закричал как сокол, и птица ринулась вниз, чтобы усесться на его плечо.