Мика Валтари - Наследник фараона

Когда взошла луна, я вырыл в песке у входа в гробницу яму и там похоронил родителей. Далеко в пустыне завывали шакалы. Мне казалось, что Анубис бродит поблизости, охраняя моих отца и мать и сопровождая их в последнее путешествие. И я знал, что на больших весах Озириса их сердцам найдется место; хотя они не были занесены жрецами в Книги Смерти, их не сопровождала ложь, заученная наизусть, которой богачи придавали столько значения. Блаженное облегчение снизошло на мою душу, когда я закапывал их в песок, ибо это давало им вечную жизнь рядом с фараоном и они могли смиренно наслаждаться принесенными ему богатыми жертвами. В Стране Запада они будут ездить в лодке фараона, есть хлеб фараона и пить его вино.

Когда я сгребал песок, чтобы насыпать холмик, я Наткнулся на что-то твердое и обнаружил, что у меня в руке священный скарабей, вырезанный из красного камня, с драгоценными бусинками вместо глаз; он был весь испещрен священными знаками. Я затрепетал, и мои слезы заструились на песок, ибо мне показалось, что родители подали мне знак, говорящий о том, что они довольны и покоются с миром. Я предпочел поверить этому, хотя знал, что скарабей, должно быть, выпал из украшений гробницы фараона.

Луна зашла, и небо начало бледнеть. Я поклонился, воздел руки и сказал «прощайте» моему отцу Сенмуту и моей матери Кипе. Да сохранятся их тела навечно, и да будет их жизнь в Стране Запада полна радости! Только ради них я надеялся, что такая страна существует, хотя теперь больше этому не верю.

В тот же день я достиг берегов Нила, напился из него воды и улегся спать среди тростников. Мои ноги были в порезах и ранах, руки кровоточили. Пустыня ослепила меня, а мое тело было в ожогах и покрылось волдырями, но я был жив и дремота превозмогла боль, ибо я очень устал.

Утром я проснулся от кряканья уток в камышах; Амон плыл по небу в своей золотой ладье, и с дальнего берега до меня доносился шум города. Речные суда скользили под красными парусами; прачки дружно стучали валками, смеясь и перекликаясь друг с другом за работой. Утро было раннее и свежее, но в сердце у меня была пустота, и моя жизнь пошла прахом.

Я искупил как мог свою вину, и теперь, казалось, у меня в жизни нет ни назначения, ни цели. На мне была изорванная набедренная повязка, как у раба; моя спина была обожжена и покрыта струпьями, и у меня не было даже самой мелкой медной монеты, чтобы купить еду. Я знал, что стоит мне двинуться, как я наскочу на стражников, которые окликнут меня. Я не смог бы ответить им, ибо считал, что имя Синухе проклято и обесчещено навеки.

Размышляя над этим, я заметил поблизости какое-то живое существо, хотя с первого взгляда я принял его не за человека, а скорее за призрак из какого-то дурного сна. На том месте, где должен быть нос, у него была дыра, его уши были отрезаны, и он был ужасно истощен. Посмотрев на него более внимательно, я увидел, что руки у него большие и костистые, а тело крепкое и покрытое рубцами, как бывает от тяжестей или от трения веревки.

Заметив, что я наблюдаю за ним, он сказал:

— Что ты так крепко держишь в руке?

Я разжал кулак и показал ему священного скарабея фараона, которого я нашел в песке запретной долины, и он сказал:

— Дай это мне, ибо это может принести мне удачу, а она очень необходима такому бедняку, как я.

Я ответил:

— Я тоже бедняк, и у меня нет ничего, кроме этого скарабея. Я сохраню его как талисман, и он принесет мне счастье.

— Хотя я бедный и никудышный человек, я дам тебе за него слиток серебра, несмотря на то что это слишком много за такой маленький цветной камешек. Но я чувствую сострадание к твоей бедности. Вот этот слиток серебра.

И в самом деле, он вытащил из-за пояса слиток серебра. Тем не менее я еще тверже решил сохранить скарабея, и меня обуяла мысль, что он составит мое благополучие; так я и сказал ему.

Он гневно возразил:

— Ты забыл, что я мог бы убить тебя, когда ты лежал, ибо я долго наблюдал за тобой, пока ты спал, желая знать, что это ты так крепко зажал в руке. Я ждал, пока ты проснешься, но теперь я раскаиваюсь в том, что не убил тебя, раз ты такой неблагодарный.

— По твоим ушам и носу видно, что ты преступник, убежавший из каменоломни. Было бы очень кстати, если бы ты убил меня, пока я спал, это был бы добрый поступок, ибо я одинок и мне некуда идти. Но остерегайся и беги отсюда, ибо если стражники заметят тебя, они тебя изобьют и повесят вниз головой на стене или по меньшей мере, вернут тебя туда, откуда ты явился.

— Откуда ты взялся, если не знаешь, что мне нечего бояться стражников, поскольку я свободный человек, а не раб? Я мог бы войти в юрод, если бы пожелал, но я не люблю ходить по улицам, так как мое лицо путает детей.

— Как может быть свободен тот, кто был осужден на пожизненную работу в каменоломнях, ведь это видно по твоему носу и ушам? — усмехнулся я, полагая, что он хвастает.

Он ответил:

— Значит, тебе неизвестно, что наследник, когда он был коронован коронами Верхнего и Нижнего Царств, приказал снять все оковы и освободить всех рабов на рудниках и в каменоломнях, так что те, кто сейчас работает там, — свободные люди, которые получают плату за свой труд.

Он засмеялся про себя и продолжал:

— Много отважных парней находится сейчас в тростниках, и они живут подношениями со столов богачей из Города Мертвых, ибо стража боится нас, а мы никого не боимся, даже мертвых. Не боится никто, кто побывал в рудниках; нет хуже судьбы, чем быть сосланным туда рабом, как тебе хорошо известно. Многие из нас не боятся даже богов, хотя полагаю, что осторожность — это добродетель, а я благочестивый человек, уж если я прожил десять лет на руднике.

Я тогда впервые услышал, что наследник вступил на трон как Аменхотеп IV и освободил всех рабов, так что рудники и каменоломни на востоке у побережья опустели так же, как и в Синае. Ибо не было в Египте такого безумца, который стал бы работать в рудниках по своей охоте. Царской супругой была принцесса Митанни, которая все еще играла в куклы, а фараон поклонялся новому богу.

— Ею бог, конечно, в высшей степени замечателен, — сказал бывший раб, — ибо он заставляет фараона поступать так, как поступают безумцы. Разбойники и убийцы свободно бродят теперь по Двум Царствам, рудники опустели, и богатство Египта, по-видимому, не возрастает. Я, конечно, невиновен в преступлении, я только жертва несправедливости, но такое всегда случалось и всегда будет случаться. Эго сумасшествие — снять оковы с сотен и тысяч преступников, чтобы освободить одного невиновного. Но это дело фараона, а не мое. Пусть он думает за меня.

Говоря это, он осматривал меня и ощупывал с состраданием мои руки и рубцы на моей спине. Его не пугал запах Обители Смерти, который все еще исходил от меня, и было ясно, что он жалеет меня за мою молодость, ибо он сказал: