Александр Шмаков - Петербургский изгнанник. Книга первая

— Годы изгнаний пройдут, быстро, — сказала она, — я помогу тебе во всём.

Александр Николаевич понял, о чём думала Елизавета Васильевна в эту минуту, и в благодарность за все чистые и сильные чувства к нему взял её горячую руку и крепко поцеловал. Он вспомнил, как пришла она ночью с чашкой кофе в его комнату. Елизавета Васильевна ничего особенного не сказала, а лишь с надеждой повторила его же слова, и перед ним словно раскрылся иной мир. И когда за нею закрылась дверь, он понял всё, выбежал вслед за Елизаветой Васильевной, чтобы сказать ей слова, которые она терпеливо и долго ждала.

Александр Николаевич сказал их горячо и страстно. Это была награда и благодарность Елизавете Васильевне за всё.

Рубановская, словно угадав его мысли, заговорила о Тобольске. Она всегда будет вспоминать об этом городе с теплотой, как о самом сокровенном, незабываемом в её жизни. Здесь суждено было ей стать самым близким и незаменимым другом Радищева.

— Мария Петровна чистосердечно поведала мне, что Александр Васильевич получил выговор от императрицы…

Она говорила о своей последней и прощальной встрече с губернаторшей.

Радищев вздрогнул.

— Значит, это правда?

Елизавета Васильевна кивнула головой.

Александр Николаевич будто увидел Алябьева перед собой: в мундире темносинего сукна с красным стоячим воротником и обшлагами, расшитыми золотом. Когда Радищев намекнул в разговоре об этом, губернатор улыбнулся ему своими тонкими, поджатыми губами и отрицательно помотал головой.

Радищеву представилось, как бы ответил Алябьев на его повторный вопрос сейчас. Губернатор отошёл бы к окну, повернулся в полуоборот к нему, скрестив за спиной руки. Сверкнули бы крошечными гербиками пуговицы его мундира, как бы подчёркивая сановитость и власть наместника, и он бы тихо, задумчиво, чтобы казалось убедительнее, проговорил:

— Пустяки! Желание показать излишнюю осторожность и монаршью строгость…

Потом Александр Васильевич быстро отошёл бы от окна и, чинно пригладив топорщившийся ус, добавил:

— Дружба забывает неприятности…

И хотя в действительности ничего подобного не было и вся картинка эта только вообразилась Радищеву, он поверил в правдивость её: так бы и поступил Алябьев.

И вдруг вместе с Алябьевым неотделимо встал Тобольск, знакомый, близкий и полюбившийся ему сибирский стольный город. Всплыли встречи с Панкратием Платоновичем, с флегматиком Иваном Ивановичем Бахтиным, запальчивым Михаилом Алексеевичем Пушкиным. Вспомнить о них сейчас было приятно, как будто он перелистывал страницы большой не написанной книги своей жизни.

Лёгким видением пронеслась Натали, как светлый луч, озаривший его печальное сердце. Она предстала, какой была в минуту их прощания на берегу Иртыша. Он запомнил всё до мельчайших подробностей: её умный, много понявший, ласковый взгляд чёрных глаз, целомудренный красивый рот, прямой, остренький нос, пушистые ресницы и лёгкий наклон головы.

Александр Николаевич никогда не говорил о своих встречах с Натали Сумароковой, но сейчас он, взволнованный воспоминаниями, рассказал Елизавете Васильевне обо всём, что тогда пережил.

Елизавету Васильевну не огорчило и не обидело его запоздавшее признание. Она не могла и не имела права ревновать его к Натали. Она верила в чистоту отношений Радищева к Натали, как если бы сама была чуть влюблена в тобольскую поэтессу, скрасившую тяжесть дней его в изгнании.

— Почему ты не познакомил меня с нею?

Александр Николаевич сказал открыто, не таясь:

— Боялся, знакомство с нею будет неприятно тебе.

— Последнее более неприятно мне… Ах, Александр, чувствую, с Натали я подружилась бы, в характере её есть что-то и моё…

Она говорила искренно, Радищев верил её словам и чувствовал себя виноватым перед нею.

— Прости меня, — виновато сказал он.

Елизавета Васильевна пошутила:

— Впредь поступай умнее, — и по-детски погрозила ему пальчиком, на котором вместо обручального кольца сверкнул сапфир перстня, его подарок Лизе в день их негласной свадьбы.

Радищев схватил её руку и, нежно целуя, шептал:

— Прости меня…

Между Обью и Иртышом лежала Бараба — страна озёр, болот и камыша. На юге её простиралась Кулунда, а севере — бескрайные урманы — непроходимая тайга.

Должно быть здесь некогда гуляло исчезнувшее и высохшее теперь большое море. Вместо него осталось множество озёр и болот, отделённых друг от друга невысокими возвышенностями, похожими на гривы, — неровностями морского дна.

Степные дороги были страшно искалечены болотами с ржавой и тухлой водой. Местами разбитую колею сжимали колки, поросшие чахлым и реденьким березником да осинником. Покосившиеся верстовые столбы словно жаловались проезжим на свою горькую и незавидную участь.

Над дорогой стояли запахи то болотного гниения и озёрного ила, то душистой ромашки и спелой земляники. В небе появлялись то лёгкое, почти прозрачное, из-за перелеска набежавшее облачко, то тучи дичи, испуганно вспорхнувшей с озёр. В знойном воздухе чувствовалась то густая и плотная духота, то свежесть и прохлада воды. Степное солнце то нещадно жгло и парило, то днями не показывалось в пасмурном, мглистом небе.

Человеческое ухо остро воспринимало то почти мёртвый покой степи, когда даже смолкали кузнечики и гудящие шмели, то однообразно скучный шум камышей и заунывный плеск воды бесчисленных озёр.

Сизокрылые чайки, кричавшие над озёрами, многое напоминали Радищеву и Рубановской. Надрывный крик их, часто доносившийся в маленькое оконце каземата Петропавловки, будоражил в Александре Николаевиче мысли о желанной воле. И он, считавший себя «заклёпанным в смрадную темницу», год назад не думал, что ему придётся трястись в экипаже, пересекая Уральский каменный пояс, реки и степи Барабы, глухую и суровую тайгу Сибири.

У Елизаветы Васильевны чайки воскрешали в памяти её поездку на свидание с петропавловским узником. Вот так же беспокойно птицы летали над плывущей лодкой и о чём-то своём, непонятном, пронзительно кричали. Стоило закрыть глаза, как виделись и чайки, и посреди строений взметнувшаяся вверх иглообразная церковная колокольня, а на ней ангел с тяжёлым крестом.

Переплывая реку, Рубановская устремляла взор вверх и молитвенно просила у этого ангела с крестом лучшей судьбы для близкого и дорогого ей узника. Она совсем тогда не думала, что разделит горькую участь Радищева и совершит с ним путешествие из Петербурга в Илимск.

Бараба полна была для путников разнообразных впечатлений, странностей и неожиданностей. Иногда небо вдруг затягивалось грозовыми тучами. Чернела степь. Травы её волновались как море, камыши со свистом гнулись в пояс. Проносился резкий ветер, ломая чахлые берёзы и осины.