Александр Шмаков - Петербургский изгнанник. Книга первая

В комнату неслышно вошла Наталья Алексеевна в мягких туфлях, опушённых морским котиком. Ни Радищев, ни Шелехов, увлечённые беседой, не заметили её прихода.

— Я не помешаю вам? — приятным грудным голосом спросила она.

— Моя супруга, Наталья Алексеевна, — представил жену Шелехов.

Радищев шагнул навстречу Шелеховой — молодой и красивой, золотистой косой убравшей голову, и крепко пожал руку. Наталья Алексеевна прошла к столу и привела в кресло так, чтобы видеть Радищева, стоявшего возле шкафчика. Она приготовилась слушать беседу мужа с гостем.

— Я напомню один случай, — Григорий Иванович протянул руку к глобусу, по привычке повернул голубой шар и остановил его в нужный момент.

— Два корабля нашей флотилии пристали в сем месте у острова Беринга. Наталья Алексеевна была со мной в первом плавании, — взглянув на жену, добавил Григорий Иванович.

Посмотрел на Наталью Алексеевну и Радищев, встретив взгляд её карих подвижных глаз. Шелехов продолжал:

— На пустынном берегу мы нашли покосившийся крест. Под ним покоились кости бесстрашного командора, — голос Григория Ивановича чуть дрогнул. — Кругом были ямы с осыпавшимися краями. В них зимовала экспедиция Беринга…

Шелехов, собираясь с мыслями, сделал невольную паузу, а потом окрепшим, сильным голосом сказал:

— Не крест надгробный на сем месте хотелось увидеть, а герб российский, утверждающий славу и бесстрашие мореходцев в неведомых и суровых землях…

— Слава их — слава земли российской, — сказал Радищев, как бы продолжив этим мысль Григория Ивановича, с которой был согласен.

Наталья Алексеевна, слушая мужа, наблюдала за гостем. Благородное лицо Радищева было спокойно, пока он слушал, но сразу преобразилось, как только он сказал о славе земли российской. И, не говори Радищев этих слов, Наталья Алексеевна прочла бы их всё равно в его живых и выразительных глазах, которые словно горели непотухающим огоньком.

О чём были думы этого смелого, волевого, уже не молодого человека? Что занимало в эту минуту гордого изгнанника, странной судьбой заброшенного в их далёкие, сибирские края?

Радищев в свою очередь тоже внимательно посмотрел на Наталью Алексеевну и оценил её внешность. Свежее, совсем, молодое, чуть тронутое веснушками, лицо Шелеховой, сосредоточенные карие глаза были привлекательны и красивы.

Молчание становилось неловким и показалось Радищеву чересчур продолжительным. Александр Николаевич, заметив золочёный ковш с гербом, выжидал удобный момент, чтобы спросить Григория Ивановича о заинтересовавшей его реликвии, хранящейся в шкафу. Сейчас можно было спросить об этом, и Радищев, как бы между прочим, спросил Шелехова о золочёном ковше с гербом.

— Награда государя Петра Первого родичам моим за честную службу, — с заметной гордостью сказал он, — чту, как святыню семейную…

Радищев, ещё раньше понявший, что Григория Ивановича к берегам Аляски тянули не шкуры дымчатых песцов и бархатных котиков, а благородные цели открывателя новых земель, теперь окончательно убедился, что руководило Шелеховым в его нынешних делах. Что могло быть выше подвига, свершённого во имя цели, за которую боролись предки? Так и должен поступать истинный сын отечества!

— Россия и её окраина — Сибирь — мир, сотворенный Петром, — сказал воодушевлённо Шелехов. — Этот муж разлучил тьму со светом, открыл новый край государству нашему… Славу России услышали в Европе при Петре. С него началась новая история государства российского…

Осторожность оставляла Радищева всякий раз, когда собеседник обнаруживал созвучные его настроению мысли. В такие минуты к Александру Николаевичу приходил дар убеждениями совсем незаметно Радищев привязывал собеседника к своему сердцу.

— Пётр не в пример многим другим царям, именуемым Великими, — сказал Радищев, — действительно был мужем необыкновенным…

Александр Николаевич хорошо знал отечественную историю и часто искал в ней ответа на волнующие его вопросы об исконных формах политической жизни русского народа. Радищев видел, что цари и князья, отнявшие вольность у народа, с каждым годом, десятилетием, столетием всё более и более закабаляли его.

Наталья Алексеевна, следя за выражением лица гостя, всё больше и больше проникалась уважением к этому человеку.

Она заметила, что как только Радищев заговорил о Петре, лицо его вновь словно озарилось. Наталья Алексеевна вспомнила слова мужа: «пламень души его обжигает» и попыталась поглубже заглянуть в его открытые и ясные глаза, чтобы всем сердцем почувствовать искренность души Радищева.

— Скажу прямо, Пётр не отличался созданием учреждений, к народной пользе относящихся, — продолжал Радищев, — победитель Карла XII, этот властный самодержец дал первый стремление столь обширному государству, хотя народу российскому принёс более тягостное закабаление…

Наталье Алексеевне нравилась убеждённость Александра Николаевича, вдохновение, каким загорелся он, говоря о величии Петра, имя которого в семье Шелеховых чтили превыше всего на свете. Наталья Алексеевна перевела взгляд на мужа и поняла, что он также восхищён Радищевым. Она проникалась сейчас сама силой того вдохновения, которое горело в человеке, умеющем с большой страстью говорить о великом.

Радищеву припомнилось его первое сочинение «Письмо к другу, жительствующему в Тобольске», напечатанное в домашней типографии. Он долго вынашивал мысли, изложенные в этом письме, адресованном Сергею Янову, служившему тогда директором экономии в Казённой палате Тобольского наместничества. Это был его старый друг: они вместе учились в Пажеском корпусе, а затем в Лейпцигском университете. Однажды в их руки попало сочинение Жан-Жак Руссо «Об общественном договоре». Они, не отрываясь, прочли его залпом и горячо заспорили между собой: прав ли женевский гражданин, видевший в Петре «подражательный гений» и обвинивший русского царя в том, что он слишком рано стал насаждать цивилизацию среди своего народа.

Это был страстный, затянувшийся на несколько ночей спор друзей. Радищев с молодой пылкостью протестовал и возмущался, Янов пытался защищать Руссо. Открытие памятника Петру I августовским днём 1782 года с новой силой воскресило в Радищеве память о прежнем споре с Яновым. В это время мысли Александра Николаевича были уже зрелы, устойчивы, подкреплены знаниями истории. Он изложил их в письме к другу; Радищев не мог теперь простить Жан-Жак Руссо, обвинявшему Петра, и, вопреки ему, утверждал, что Пётр, являлся мужем необыкновенным, вполне заслужившим название Великого.

— Я не унижуся в мысли, — сказал Радищев, — превознося хвалами столь властного самодержца, который истребил последние признаки дикой вольности своего отечества. Он мёртв, а мёртвому льстить не можно!..