Александр Шмаков - Петербургский изгнанник. Книга вторая

— Потолковать с ним, душу чёрствую обласкать, ровне бы у причастия побывать…

— А-а вон как ты заговорил!

Исправник раскатисто захохотал. И, сурово сдвинув брови, молвил:

— Бог шельму не зря метит! Всех тут улестил, чернокнижник! — и, снова сбавив пыл, тише спросил:

— Разговоры-то о чём больше? Не крамольные, а?

— Не-е! Агнец божий! — тихо, доверительно произнёс Хомутов.

— Ишь, агнец! — передразнил его исправник, — божий!

— Охаять-то человека легко, а похвалить не всяк сможет, — с достоинством произнёс Хомутов.

— Так ли, Кирька?

— Он всё по учёной части более рассуждает… Огород завёл, картошку посадил… Записи ведёт, аж завидки берут…

— Отчего ж завидки берут? — язвительно спросил исправник.

— Большого ума человек, не нам чета…

— Ну, ну! — отозвался Дробышевский. — Не ахти какая учёная птица прилетела в ссылку…

В земскую канцелярию были вызваны солдаты, жившие в доме Радищева. Исправник пожелал переговорить с ними. За солдатами сбегал Аверка. Они не замедлили явиться при форме, как подобает являться им перед начальством. Солдаты ждали этого вызова и приготовились к нему.

— Здорово, хлопцы! — панибратски приветствовал их Дробышевский.

— Здравия желаем! — ответили солдаты дружно, стоя на вытяжку под порогом.

— Как службу несёте? — спросил исправник.

— Несём, как положено, — ответил за двоих Родион Щербаков.

— Строгий пригляд держите?

— Как подобает за ссыльным, — сказал Щербаков.

— Верой и правдой служите, — наставительно заметил Дробышевский. — За государевым преступником догляд должен быть строгий…

— Что доглядывать-то за ним? — простодушно вставил второй солдат Ферапонт Лычков.

— Как что-о? — сразу вскипел земский исправник. — Крамолу пустит, как змий ядом неповиновения звероловов отравит…

— Всё может. Богохульничает, — и Щербаков рассказал, как Радищев в первый день пасхи, во время христовой обедни, стрелял в саду.

— Учинил охоту значит…

— Ещё что?

— Тунгусишка-нехристь наезжал к нему, — выкладывал Родион Щербаков, желая выслужиться перед земским исправником. — Подлеток Аверка навещает его, тайные разговоры ведут. На охоту в ночь уходят… Снаряжается в поездку по Илиму…

— Не пущать никуды! Глядеть в оба! — наказал Дробышевский. — Ступайте!

И, когда солдаты вышли на крыльцо, между ними произошёл свой разговор.

— Ну, слава богу, пронесло, — облегчённо вздохнул Родион Щербаков. — Може переведут поселенца в Усть-Кутские солеварни и нас до дому отпустят…

— Креста на тебе нету, — укорил его Ферапонт Лычков, — как язык-то у тебя поворотился ябеду такую наговорить?

— Эх, надоело всё, Лычков, свет уж не мил… Что-поделаешь?

— Грех на душу взял таким изветом-то.

— Не рви сердце на куски, и так тошно…

— Есть ли оно у тебя?

— Може нету уже…

Родион Щербаков от земской канцелярии направился прямо в подвальчик, чтобы с горя осушить штоф. Ферапонт Лычков в раздумье плёлся к воеводскому дому, к на душе у него после разговора было так гадко, что как будто кто-то туда ему наплевал.

А тем временем к земской канцелярии уже спешил купец Савелий Прейн, тоже раздумывая, зачем бы мог вызвать его Дробышевский, что за разговор предстоит ему с земским исправником. Савелий Прейн чувствовал, что он не сулит ему ничего хорошего, а что плохое будет, он не знал.

«Може ябеды какие дошли до земского», — размышлял купец и перебирал в памяти всё, что было. «Наверно хлебнул через край, возвращаясь из Иркутска, и пошалил лишне?»

Он так и не мог решить, почему, собственно, его вызвали в земскую канцелярию.

«Може должники наябедничали что? Но кто посмел сделать?» В каждой деревеньке, расположенной по Илиму, у него были звероловы, которые задолжали ему, являлись его неоплатными должниками. «Они должны мне», — рассуждал Савелий Прейн и не видел ничего зазорного в том, что за бесценок брал у них мягкую рухлядь, обманывал их, сбывал им втридорога затхлую муку, гнилую рыбу, прелые ситцы, грязную соль, водку, разбавленную известью для крепости. Разъезжая по деревням, он гонял без платежа прогонов крестьянские подводы, включая это в покрытие долгов своих должников, хотя лошадей брал у других крестьян. «Ничего, они однодворцы и должны ответ держать один за всех, все за одного».

Рассуждая так, Савелий Прейн не видел ничего осудительного в своих поступках. Поведение своё, обман других он старался в своих же глазах оправдать тем, что все купцы так делают, он не один так поступает.

«А иркуцкие купчины что выкамаривают? А киренские? Ещё чище штучки выкидывают». — И всё же, чем ближе подходил купец к земской канцелярии, тем страшнее становилось ему и он спрашивал себя: «Что могло бы такое стрястись?»

«Ну, лошадь загнал у Ерёмки, нетель задарма взял у Никитки, накудесил с Николкиной бабой, тот мужик горячий, мог прибить её и она повесилась, ну?» — Прейн старался припомнить всё, что натворил в последнее время, словно шёл к попу на исповедь, готовясь спросить у него отпущение грехов своих за крест, купленный для церкви, за ризу, преподнесённую в дар её служителям.

С такими сумбурными мыслями, с вывороченной наизнанку поганенькой душонкой, Савелий Прейн предстал перед очами земского исправника Дробышевского.

— А-а, Савелий Дормидонтович, — ласково приветствовал его исправник, тут же отсылая Хомутова из канцелярии по каким-то, якобы, неотложным делам, чтобы он не слышал их разговора, и продолжал: — садись, садись на скамейку, дорогой мой. Посидим рядком, поговорим ладком, так что ли, а? — и по лицу исправника расплылась улыбочка не то ехидная, не то довольная от предвкушения того, что хотел он добиться от купца.

— Давно не видал тебя, как поживаешь-то, скажи?

— Слава богу, ничего. Бога не гневал, людей зря не обижал…

Дробышевский бросил косой взгляд на купца и укоризненно покачал головой, «мол, знаю все твои проделки, не пой мне тут божьей пташечкой, не прикидывайся лазарем». И Савелий Прейн, угадав значение косого взгляда исправника, сразу как-то съёжился и почувствовал, что у него по спине забегали противные мурашки и руки невольно залихорадило.

А Дробышевский умел, не крича, разговаривать с купчишками своей округи, знал, что все они проныры, лгуны, воришки, шкуродёры и крепко зажаты у него в кулаке.

— Аль кур воровал, Савелий Дормидонтович? — приметя, как у купца ходуном ходят руки, молвил исправник. — Руки-то чтой-то трясутся у тебя, — и хихикнул.

Савелий Прейн подавленный сидел молча.

— Как торговлишка-то идёт? Говорят, в Кяхту ездил, с выручкой вернулся, вот бы и тряхнул кошельком, подарочек какой ни есть сделал бы начальству… Нельзя без уваженья, — Дробышевский опять хихикнул.