Александр Шмаков - Петербургский изгнанник. Книга вторая

— Сегодня их ещё мало, будущая свободная Россия станет гордиться ими перед всем миром! Твёрдость, настойчивость — качества, сопутствующие россиян, сие черты их народного характера…

— Какой есть характер у россиян? — наконец уловив основную нить разговора Радищева с Ворониным, вставил доктор Мерк и, развивая свою мысль об ограниченности русских, которую он видел всюду, самоуверенно продолжал:

— Природа определиль россиян смириться по всем областям, занимайт клочками у разных народ разный обычай, чтобы из такой смесь составляйт новый, никакому народ не свойственный характер.

Радищев вскочил со скамьи и посмотрел на немца удивлёнными, полными обиды глазами.

— Как вы смеете так дерзко говорить, живя в России и кушая русский хлеб? — почти со злобой проговорил Александр Николаевич. — Доктор Мерк, кто дал вам право так неуважительно отзываться о россиянах? Вы клевещете на народ!

Доктор Мерк испуганно выпучил глаза.

— Ми говориль совершенно спокойна беседа…

— Не будь вы моим гостем, я указал бы такому человеку на порог, — и чувствуя, что излишне погорячился, спокойнее сказал:

— Вы, немцы, слишком самоуверенный народ, вы можете с похвалой отзываться лишь о немцах, где уж вам заметить достоинства россиян!

— Карл Генрихович упорно стоит на своём, — заметил Лука Воронин, — сколько раз я говорил ему, что иной русский разум куда превосходнее иноземного, так не соглашается, всё твердит своё…

— Упрямство и надменность — достояние немцев, — сказал Радищев, — сие в их характере порождено вековой междоусобицей, вечными интригами, кляузами, ссорой герцогства с герцогством, курфюрста с курфюрстом…

Мерк только поморщился.

— Данная версий есть неправильный взгляд… Я возражайт буду…

— Сие не столь важно… История немецкого королевства такова, господин Мерк. Единое тело народа разрезано на сотни живых кусков, враждующих между собой я ненавидящих друг друга. Не возражать следовало бы, а подумать над историей…

— Mein Herr! To, что говориль вы, может думать великий курфюрст, — сказал Мерк.

— Есть немцы, которые рассуждают по-иному…

Доктор Мерк насторожился и посмотрел на Радищева.

— Есть среди немцев Новиковы!.. — и стал рассказывать, как он недавно в одной из голландских газет вычитал интересные факты о поэте Клопштоке.

— Сей вольный ганзеец возгласил: «Кровь тиранов за святую свободу», и очень был огорчён, что не имеет ста голов, чтобы воспеть французскую свободу…

— Я не зналь лично Клопшток, — сказал Мерк.

— Так знайте же, — продолжал Радищев, — Конвент наградил его почётным званием «Гражданина французской республики»…

— Вредная французская перемен не сулит ничего хорошо meinem Vaterland, — поторопился вставить Мерк, не употребляя страшного для него слова «революция».

— Наоборот, господин Мерк, — настойчиво продолжал Радищев, — газеты сообщают, что крестьяне в Пфальце отказались от барщины, в Саксонии дубинками выгнали чиновников, собиравших налоги, из Майнца и Рейна бежали изгнанные помещики и пасторы, а некий смельчак Георг Форстер успел созвать Рейнско-немецкое национальное собрание…

— Gott im Himmel! — в страхе произнёс Мерк.

— Не бог на небе, а немецкие якобинцы на Рейне! — смеясь, сказал Александр Николаевич.

— А Лессинг? — спросил Лука Воронин, заставляя Радищева вернуться к прежней теме, заинтересовавшей его, — Лессинг со своим Лаокооном?

— Сочинение о Лаокооне — неувядаемо. Сие — скачок вперёд, — отозвался Радищев. — Такие люди, как Клопшток, Лессинг — гордость немецкого народа.

— Его трактат, переоценка взглядов на живопись и поэзию, — с заметным оживлением сказал Лука Воронин, хорошо знавший труд Лессинга «Лаокоон или о границах живописи и поэзии», который успел прочесть ещё в стенах Российской Академии художеств, будучи её воспитанником.

— Что вы скажете о своих соотечественниках, господин Мерк? — ядовито спросил Радищев.

Доктору Мерку приятно было услышать имена своих соотечественников, но неудобно было в разговоре о них показать, что он очень смутно представляет, чем они всё-таки знамениты.

— Какой сердитый дым, все глаза ел, — вместо ответа на вопрос сказал Карл Генрихович, выхватил большущий носовой платок и стал им размахивать вокруг головы.

Солнце уже давно село. С Илима повеяло прохладой, и, действительно, весь дым от разведённого Степаном костра во дворе теперь потянуло в сторону дома.

— Что ж вы замолчали?

— Ви правильно говориль, Лессинг большой наша гордость, — сказал Мерк и добавил: — Россия не имель такой человек…

Александр Николаевич переглянулся с Лукой Ворониным, и улыбка скользнула по их лицам.

— Верно, господин Мерк, Лессинга у нас нет, но есть Михайло Ломоносов, — с гордостью сказал Радищев, — это исполин русской мысли, краса и гордость русской науки! Он очень ратовал за то, что честь российского народа требует смелее показывать способность и остроту его в науках, что наше отечество может пользоваться собственными силами не токмо в военной храбрости и в других важных делах, но и в рассуждении высоких знаний. А вы, господин Мерк, толкуете, что природа определила россиянам занимать клочками всё у других народов, вплоть до характера…

Мерк пытался вставить своё замечание, но сразу не нашёл нужных ему слов и продолжал слушать Радищева, который говорил строго и уверенно, как человек, убеждённый в правоте того, что он говорит.

— Нет, занимать не будем по клочкам, не придём на поклон, покорнейше благодарим за приглашение, но ответствуем вам, милости просим к нам пожаловать на выучку, к нашим Ломоносовым…

Доктор Мерк опять хотел возразить, но Радищев жестом попросил выслушать его и не перебивать.

— Запомните, господин Мерк, твёрдый, проницательный и созидательный разум россиян требует только ободрения, ищет выхода, чтобы затмить в науках, художествах и рукоделиях все народы европейские. Они ещё увидят Россию вольною, стоящею во главе цивилизованного мира, Россию живую, обновлённую, Россию сильную и могущественную!

Мерк был подавлен силой этих слов. Глубокое впечатление они произвели и на Луку Воронина, следившего за выразительным и вдохновенным лицом Радищева.

— Настанет избранный день, и русский народ покончит со всем злом, произволом, насилием, падут цари и царства. Над матерью-Россией взойдёт заря свободы и принесёт народу желанное счастье… Россияне ждут её, жаждут насладиться ею и дождутся…

Александр Николаевич сказал всё, что хотел сказать, и теперь ждал возражений со стороны Мерка, но тот молчал.

— Ежели мне доведётся писать картину о гражданине будущих времён, — встав, проговорил Лука Воронин, — я непременно воскрешу в памяти сегодняшний разговор и постараюсь в краски свои вложить силу и пламень, с какой вы, Александр Николаевич, говорили о россиянах и о своём отечестве…