Павел Дорохов - Колчаковщина

Есть и еще одно различие между книгами В. Зазубрина и П. Дорохова, и оно представляется, пожалуй, даже главным. Своеобразие зазубринского романа полностью определяется принципом хроникального построения: и публицистические, идущие от героев и автора-повествователя, рассуждения, и собственно эпические зарисовки равноправны в том отношении, что с обеих сторон взят курс на хронологически последовательное воспроизведение хода исторических событий, где человек — лишь функция этих событий, метонимическое выражение их.

Между тем в «Колчаковщине» положение в этом смысле принципиально иное. Соблюдая хроникальность, П. Дорохов не ограничивается ею. Он не только высвечивает образы «отдельных борцов за Советскую власть», но и заставляет их принимать «частные» решения, которые становятся и общественно значимыми, и психологически наполненными.

Автор прослеживает историю белого движения в Сибири от начала и до конца. На этой основе и наращивается собственно романная «приватность» и идущий с ней об руку романный психологизм. Строгая локализация во времени — начало и упадок колчаковского правления — вбирает в сюжетную орбиту не только социальную жизнь в целом, но и жизнь нескольких семей. Эта жизнь воплощена с использованием фабульно-острых, подчас авантюрных ситуаций. Приключенческий элемент совмещается с хроникально последовательным изображением исторических событий.

Большевик-подпольщик Киселев, переходя колчаковский фронт с секретным заданием, не только выполняет его, но и одновременно разыскивает свою семью — жену и маленького сына. Налаживание подпольной работы и разыскивание семьи оказываются стянутыми в единый фабульный узел: воплощаются в судьбе героя, которому суждено стать одним из центральных персонажей. Показателен финал романа в издании 1924 года: Киселев, наладив подпольную работу в городе и готовясь отправиться к партизанам, на прощание — как бы в награду за терпение и верность делу — встречается, наконец, с семьей. Семейный фабульный узел, таким образом, развязывается одновременно с завершением важного этапа общественно значимой деятельности главного героя.

Но вот что показательно. Найденный финал писателя не удовлетворил. При подготовке к очередному переизданию («Новая Москва», 1925) роман подвергается существенной доработке. Теперь получает развитие еще одна «приватная» (частная, личная) фабульная линия: развертываются приключения видного большевика Петрухина, которому удалось бежать из-под расстрела. Шаг за шагом прослеживаются перипетии его личной судьбы: он скитается, попадает на заимку старика крестьянина Чернорая и, живя у него в качестве работника, исподволь начинает организовывать партизанское движение против Колчака.

Подобно тому, как при изображении Киселева автор не ограничивается тем, что прослеживает подпольную деятельность героя, аналогичным образом Петрухин в качестве романного персонажа сквозного действия обрастает целой системой «частных» связей и отношений. Показано, как Чернорай и его жена всем сердцем привязываются к работнику, который становится для них родным, как сын. Эта их стариковская привязанность усугубляется печальным обстоятельством: из Самары приходит письмо, извещающее о гибели сына в дни июньского переворота 1918 года. Более того. Овдовевшая невестка Чернорая влюбляется в Петрухина, становится для него не только близким человеком, но и единомышленником.

Необходимо обратить внимание на то, что, выводя эпическое действие к финалу, автор, как и в начале книги, вновь показывает своих главных героев — Петрухина и Киселева в сражении с войсками Колчака. Применяется, следовательно, прием кольцевой композиции. Однако если на первых страницах и тот и другой, будучи командирами красноармейских отрядов, потерпели поражение, то теперь они встречаются как победители, идущие рука об руку от успеха к успеху. Не случайно в заключительной фразе романа поминается красная звезда над Иртышем — ее свет падает на победоносные партизанские армии, предводительствуемые давними боевыми друзьями. И если в начале романа Петрухин и Киселев показаны прежде всего как командиры — в своей деловой социальной функции, то к финалу они успевают обнаружиться как психологически очерченные индивидуальности. Характерологическая неповторимость каждого из них создает систему таких обстоятельств, в которых взаимно переплетаются единичное и общее, жизнь отдельного человека в ее естественной «приватности» и бытие страну в целом. Тем самым создаются дополнительные скрепы именно романного сюжета, где временная и пространственная широта хроникального построения получает по необходимости строгое ограничение со стороны обстоятельств, в которых выявляются характеры обоих персонажей.

Создание двух фабульно-сюжетных узлов вокруг образов двух большевиков-подпольщиков не единственная в романе попытка сконцентрировать эпическое действие, стремящееся к распространению вширь. Жена Киселева Наташа, переезжая с малолетним сыном в другой город, встречается с матерью казненной колчаковцами коммунистки Веры, которая работала вместе с Петрухиным и Киселевым. Киселев снимает комнату у человека, который, как оказалось, до переворота слышал выступление своего квартиранта на митинге. Такого рода фабульно значимые подробности составляют систему ограничителей на пути хроникальных тенденций эпического действия, помогают собирать сюжет, отнюдь не отменяя сам принцип экстенсивности как один из важнейших признаков романной формы.

Существенны здесь два обстоятельства.

Первое: доработка, которую предпринял писатель, была связана если и не с полным преодолением хроникальной тенденции, то, по крайней мере, с решительным ограничением сферы ее влияния. Второе: преодоление хроникальной тенденции П. Дорохов осуществляет в самой середине 20-х годов, то есть как раз в то время, когда вышли в свет упомянутые ранее романы Дм. Фурманова, М. Булгакова, Л. Леонова, К. Федина и М. Горького, знаменовавшие отказ от хроникальности во имя активизации частного, личного начала, которое, в свою очередь, влекло за собой развертывание психологизма и соответственно более реалистическое изображение характеров.

В этой связи показательно замечание Г. Якубовского о том, что «Колчаковщина» относится «… к исканиям той новой, еще не установившейся эпической формы, которая только намечается в произведениях современных писателей, ощупью идущих к новому реализму, к новому эпосу» [7] Якубовский Г. Писатели и критика: Статьи. — Московское товарищество писателей, б/г, с. 172–173. . Замечание существенно: П. Дорохов и в самом деле идет ощупью — в его почерке романиста еще нет уверенности. Понятно, что читатель наших дней наткнется на огрехи. Так, писатель подчас злоупотребляет мотивом случайных встреч, совпадений. Пытаясь разыскать мужа, скрывшегося от преследования белогвардейцев, Наташа Киселева отправляет письмо его московскому брату. Человек, взявшийся доставить это письмо из колчаковской Сибири в Советскую Россию, погибает. Однако сумку с письмами, в том числе и Наташино письмо, обнаруживает сам Киселев, нелегально переходя фронт. Разыскивая жену и сына, Киселев обнаруживает в чужом городе, куда он нелегально приехал, на витрине одного из фотоателье фотографию сынишки. По корешкам квитанции удается установить, что это в самом деле Миша. Остается неизвестен домашний адрес, но, прогуливаясь, Киселев встречает жену с мальчиком около той самой фотовитрины, где помещена карточка. Петрухин разоружает белогвардейский отряд, и оказывается, что командует отрядом тот самый офицер, который казнил друзей Петрухина и из рук которого едва ушел сам Петрухин.