Павел Дорохов - Колчаковщина

Перечисленные случайные совпадения, разумеется, нужны автору для того, чтобы покрепче завязать героев в едином фабульном узле. Вместе с тем нанизывание случайностей оборачивается против романа в целом: такое накапливание случайностей ослабляет действие законов жизненной вероятности и необходимости и в какой-то степени размывает внутреннюю обязательность сюжетного движения, придавая ему внутреннее однообразие при внешнем — фабульном — разнообразии.

Однообразие сказывается и в том, что герои романа то и дело пытаются вести разговоры «на испытку». Такая беседа происходит у Петрухина с Василием, работающим в качестве подручного у деревенского кузнеца. Аналогичную проверку устраивает рабочий Семен поселившейся в его доме Наташе Киселевой.

Затевает проверку и костинский священник во время беседы с кузнецом, у которого подручным работает бежавший, из города большевик.

Дает о себе знать и плакатность — в духе эстетики «кузнецов», в рядах которых П. Дорохов находился: «На вагонной платформе — деповской, под кличкой Гудок. Кожаная фуражка сдвинута на затылок. На большом шишкастом лбу непокорная прядь черных густых волос. На смуглом закопченном лице блестят белые крепкие зубы. Раскаленным горном сверкают глаза».

Отмеченные просчеты самоочевидны — они, что называется, говорят сами за себя. Их следует рассматривать как накладные расходы того поиска в сфере «еще не установившейся эпической формы», о котором и писал Г. Якубовский. Однако при всей ощутимости этих расходов нельзя не видеть главного: писатель умеет не только подмечать богатство жизни, но и рисовать характеры, строить сложную интригу. Не случайно П. Дорохова, как уже сказано, отмечала критика и знал читатель. Не случайно и то, что самой известной его книгой суждено было стать именно «Колчаковщине».

Автор «Колчаковщины» выступает и как наблюдательный и вдумчивый современник изображаемых событий, и как представитель поколения писателей, которое закладывало основы русской советской прозы первого послереволюционного десятилетия, определяло направление характерологических и жанровых исканий для идущих вслед.

В автобиографической заметке 1926 года П. Дорохов писал: «Мы чернорабочие. Без кирпичей здание не выстроишь, а кирпичи наносим мы». Образ, предложенный писателем, нуждается в корректировке: П. Дорохов не только носил кирпичи, но и строил. Строил не только для своего поколения, но и для нас, людей семидесятых-восьмидесятых годов. Строил, как видим, с достаточным запасом прочности.

В. Скобелев

Наталья Федоровна заботливо пересматривала вынутое из комода белье и мурлыкала себе под нос похоронный марш.

Белье требовало основательной чинки. Наташа отобрала несколько пар, села к столу, подвинула поближе к себе огонь.

Миша поднял голову от книжки с картинками.

— Мама, что папа долго не идет?

— Скоро придет, Миша. Ты посмотри еще картинки.

Мальчик покачал головой, протянул капризно:

— Мне надоело смотреть.

Слез со стула, подошел к матери, положил голову к ней на колени.

— Мама, что папа долго не идет?

Наташа отложила в сторону белье, привлекла к себе сынишку. За окном по деревянным тротуарам гулко раздавались шаги нечастых прохожих. По немощеной улице мягко тарахтела извозчичья пролетка.

— Да, что-то долго Димитрий сегодня.

Нагнулась к Мише, заглянула в лицо, — Миша дремал. Ласково улыбнулась, погладила по пушистой головенке сынишки.

— Мишук, ложись спать.

Мальчик открыл глаза.

— Я папу буду дожидать.

На улице раздались твердые торопливые шаги.

— Папа! — Миша хорошо знал отцову походку.

Наташа бросилась в коридор.

— Ты, Димитрий?

— Я, я, Наташа!

Димитрий взял из рук жены задвижку, закрыл дверь.

В комнате к отцу бросился Миша.

— Ты что, папа, как долго?

Киселев нагнулся к сыну, поцеловал.

— Нельзя, Мишук, дела.

На город наступали с трех сторон — с востока и запада, вдоль линии железной дороги, от станции к станции шли русско-чешские полки; с юга, из степей, по обоим берегам Иртыша широкой лавиной спускались казаки.

В восточном отряде всего четыре роты: рота мадьяр, две роты красноармейцев и рота железнодорожных рабочих. У мадьяр за начальника Франц, у красноармейцев — Соломон Лобовский, у железнодорожников — Алексей Петрухин.

Франц, Соломон, Петрухин — Реввоенсовет.

Отходят медленно, с упорным боем. За каждой будкой, каждой кучей шпал, за каждым щитом — точно за стеной каменной держатся. Каждый кустик и бугорок — прикрытие.

Бешено напирает упорный и многочисленный враг. Падают люди. Все меньше и меньше отряд, но все больше и больше желание удержать каждый клочок земли.

На станциях упирались в землю всей ногой. Из-за станционных прикрытий били из пулеметов, а в станционных зданиях перевязывали раненых, которых некогда было перевязать на открытом месте под вражеским огнем. Дымились походные кухни, люди наскоро ели и опять бежали стрелять.

Враг задерживал наступление, высылал вперед броневики и осыпал снарядами лежащих за прикрытием людей. И когда получали приказ отступать, многие так и оставались лежать за прикрытиями, впившись в землю мертвыми скрюченными пальцами.

Подходившие победители добивали раненых, раздевали убитых, оттаскивая голые тела от линии железной дороги. Тучами летело воронье. Голыми телами да черным, разжиревшим вороньем, нанизанным на телеграфную проволоку, обозначена дорога в город.

У водокачки попался раненный в ногу красноармеец, не успел уйти. Окружили тесной кучкой. Острее штыков колют горящие злобой глаза пятиконечную звезду на шлеме.

— У, сволочь!

К кучке чехов подошел капитан Палечек. Ясными голубыми глазами посмотрел на маленького, невзрачного красноармейца и неторопливо спросил:

— Большевик?

Красноармеец молча и быстро кивнул головой.

В ясных голубых глазах капитана Палечека не было ни любопытства, ни злобы. Не спеша повернулся на каблуках и негромко бросил через плечо:

— Расстрелять!

Четверо отвели на полсотни шагов в сторону, остановились у маленькой ложбинки.

— Раздевайся!

Красноармеец сел на землю и стал стаскивать тяжелые ботинки. Рядом с ботинками положил аккуратно свернутые штаны и рубаху. Искоса глянул на стоявших вокруг чехов и сердито спросил:

— Исподнее снимать?

Ближний солдат молча кивнул. Красноармеец торопливо сбросил остаток одежды, встал у края ложбинки, скрестил руки на груди. Чехи деловито вскинули ружья. У красноармейца вдруг запрыгала нижняя челюсть. Злобно обжег целившихся чехов.