Павел Дорохов - Колчаковщина

— Есть, господин капитан!

Офицер вырвал у солдата нож, легко вскочил на скамейку, ухватился левой рукой за веревку, правой стал резать. Тело повешенного с глухим стуком упало на землю. Капитан соскочил наземь, нагнулся над трупом, нашел конец веревки, отрезал от нее кусок в четверть длиной. Торопливо сунул отрезанный кусок в карман, бросил нож и побежал.

Когда добежал до своего вагона и влез на площадку, вынул платок, отер потный лоб, постоял немного. Пройдя в купе, вынул все деньги из сундучка, вышел к играющим.

Взволнованно дождался своей карты.

— Ва-банк!

Крепко стиснул в кармане кусок веревки. Правой рукой накрыл карты.

— Смотрите ваши карты, капитан.

Задрожавшими пальцами капитан приоткрыл конец верхней карты. Побледневшим лицом глянул на капитана рыжебородый король червей. Вот-вот раскроются перекошенные страхом губы рыжебородого.

— Братцы!..

Руки у капитана стали деревянными, нет сил оторвать от стола вторую карту.

— Глядите, капитан, — нервно сказал банкомет.

Капитан снял короля червей, подсунул его под нижнюю, карту и медленно-медленно потянул за конец верхнюю…

— Семерка пик…

Откинулся на спинку стула, облегченно передохнул.

— Мне больше не надо.

Банкомет положил карты, достал папиросу, закурил. Улыбается.

— Уж нет ли у вас, капитан, веревки от повешенного?

Дико запрыгали глаза у капитана, налились кровью. Судорожным хрипом перехватило горло.

— Прошу без шуток!

Банкомет удивленно посмотрел на капитана. Молча поднял свои карты.

— Мне тоже, капитан, не надо.

И выбросил на стол восьмерку пик.

У капитана хрустнули пальцы, сжимавшие веревку. Запрыгал в руке рыжебородый король…

Молча поднялся и, грузно передвигая отяжелевшими ногами, прошел в свое купе, щелкнул замком. В глубоком раздумье постоял возле пустого раскрытого сундука, взял револьвер со стола, всунул дуло в рот, нажал курок…

Когда прибежавшие на выстрел офицеры открыли дверь, увидали: на диване, прислонясь спиной к стене, сидел капитан. В левой руке крепко зажал кусок веревки. На полу валялся рыжебородый король червей…

…Путь исправили еще до рассвета.

На рассвете начали орудийный обстрел станции Максюткиной. Смотрели, как взлетали кверху огромные столбы земли и дыма, как черными муравьями расползались в разные стороны люди.

Радовались.

— Ага, не нравится закуска!

— Так их, рассукиных детей, жарь!

— По капитану поминки справляем.

Не переставая стрелять, медленно продвигались к станции.

Полковник, на которого смерть казначея произвела тяжелое впечатление, хмуро покусывал жиденькие бесцветные усы.

— От одного выстрела орудийного бегут, мерзавцы. Банда, сволочь, снарядов на них жаль! Перепороть всех, чтоб месяц садиться нельзя было!

Станция горела…

Со свистом летели снаряды, в грохоте взрывались черными столбами земли. Тренькали пули по рельсам, по станционным зданиям. Люди падали на рельсы, шпалами ложились поперек пути.

Ползли другие… Тоже падали…

Ползли… Падали… Ползли… Падали…

Петрухин с холодной решимостью отдавал приказания:

— Взорвать путь во что бы то ни стало!.. Задержать поезд!.. Броситься сейчас на поезд — безумие, а ночью можно попытаться… Задержать поезд до ночи, задержать!..

— Товарищ Петрухин, напрасно люди гибнут, не подойти близко.

— Надо держаться.

— Не продержимся…

— Надо держаться!

— Людей зря положим, товарищ Петрухин.

Петрухин молча смотрит в бинокль, примеривает расстояние до поезда.

— Эх, парочку бы пушек нам!..

Конный полк Максима продвигался к линии железной дороги. В десятке верст от линии услыхали орудийную стрельбу.

— Слышите, Максим Иваныч, из пушек палят?

— Да, из пушек.

— Не иначе с Петрухиным бой, Максим Иваныч.

— Должно быть, с Петрухиным.

— Эх, маленько не успели!

Вернулись из шедшей впереди полка разведки.

Доносят:

— Белые обстреливают станцию Максюткину. На Максюткиной повстанцы из отряда Петрухина. Поезд белых верстах в пяти от станции. В тылу у белых станция Балейская, кроме железнодорожных служащих, никем не занята…

Максим послал донесение в штаб, сам с полком двинулся на станцию Балейскую.

Ночь.

Чуть дышит степь.

Большой сторожевой собакой вытянулся поезд, чутко дремлет. Пробежит ветер по степи, зашуршит ковылем-травой, — встрепенется страж, рявкнет в темноту орудийным жерлом:

— Гав!

Мелкой дворняжкой рассыпятся пулеметы:

— Тяв, тяв, тяв! Тяв, тяв, тяв!

Тихо ползут по рельсам большими черными муравьями мужики. Бесшумным и легким кажется в сильных мужицких руках тяжелый железный лом. Чуть звякнет по рельсам и сейчас же испуганно замрет…

Лениво поднимет голову старая цепная собака:

— Гав!

Опять затакают спросонья дворняжки-пулеметы:

— Тяв, тяв, тяв! Тяв, тяв, тяв!

Снова тихо.

Чуть дышит степь…

К ночи Максим занял станцию Балейскую.

Прямо к аппарату:

— Сообщение с поездом, который вышел на Максюткину, есть?

— Есть.

— Еще поезда с солдатами не идут?

— Нет, не идут.

Максим сурово посмотрел на молоденького белобрысого телеграфиста.

— Говори правду, чуть что — башку с плеч!

Телеграфист волнуется:

— Товарищ начальник, с полным сочувствием, поверьте, как я сам пролетарской семьи.

— Хорошо. Сиди у аппарата. Чуть что — донеси. Вот двое товарищей будут при тебе, им скажешь, в случае чего…

Приказал собрать служащих и просто сказал:

— Вам всем, товарищи, оставаться при своих обязанностях… Чтоб никакого саботажа… Чуть что — к стенке.

В полуверсте от семафора, по направлению к станции Максюткиной, разобрали путь.

— Теперь белые не уйдут от нас, — потирал Максим от удовольствия руки.

За час до рассвета прискакали от Киселева. Димитрий сообщал:

— Подошли всем отрядом. В трех верстах от линии установили орудия. На рассвете начнем обстрел поезда. Разберите путь, отрежьте поезду отступление…

Максим улыбнулся:

— Готово уж, разобрали.

Прошел к аппарату, дружески похлопал молоденького телеграфиста по плечу:

— Смотри, брат, не спи. Сейчас стукать будешь.

Максим Иваныч вышел на платформу. В черной таявшей мгле чувствовался рассвет. Ходил взад-вперед по платформе, курил папиросу за папиросой и чутко прислушивался.

Из-за края степи алой кровью брызнуло солнце.

Вместе с первыми лучами света донесло отдаленный пушечный выстрел.

Максим снял фуражку, обернулся ухом на выстрел.

— Раз… Два… Три… Четыре.

И опять:

— Раз… Два… Три… Четыре.

Радостно улыбнулся Максим:

«Наши четыре палят. Не выдайте, голубушки».

Подбежал к телеграфисту: