Павел Дорохов - Колчаковщина

Юрасов поднялся. В уголках твердых бритых губ чуть дрогнула черная прокопченная трубка. Пахнул голубоватым дымком, спрятал в нем вспыхнувшие огоньки в глазах.

— Вы, товарищ Спрогис, оставайтесь у аппарата. Я еду в губком. О важном доносите немедленно.

Тревога еще не успела прогнать крепкого предутреннего сна с заспанных лиц членов губкома.

Что? Чехи? Откуда?

О том, что за Волгой было какое-то выступление чехов, знали еще неделю назад, но чтобы чехи подходили к Волге… Можно ли говорить об этом серьезно?

Юрасов сидел у окна. Большое и чуть теплое солнце выплыло из-за крыш и брызнуло золотом по расплескавшейся широким морским заливом Волге. За Волгой в легкой фиолетовой дымке кутался лес. Стройной башенкой поднималась над лесом колокольня белой церковки. Дальше в гору темно-зелеными квадратами взбиралась озимь.

Выбил о подоконник трубку, набил крупным английским табаком. От тонкой струйки голубоватого дымка запахло медом.

— Товарищи!

От глубокой затяжки всхлипнула крепко сдавленная в кулаке трубка.

— Товарищи, положение очень серьезно… Сил у нас мало. Из надежных частей в городе остались только латышские стрелки, матросы да три роты красноармейцев… Матросы, вы сами знаете, еще недавно выступали с анархистами…

Серые глаза, ставшие вдруг похожими на два кусочка закаленной стали, упорно ощупывают товарищей. И оттого серым пеплом ложится на лицах тревога, в сером пепле тонут глаза.

— Но… у нас красногвардейцы.

Голос товарища Меркина неуверен и тих.

Юрасов в струйке дыма прячет усмешку глаз.

— Их нельзя бросить на фронт, город не может оставаться без вооруженной силы, товарищ Меркин знает об этом.

Меркин поспешно кивает головой. Да, да, он понимает, что город нельзя оставить без защиты. Он понимает, что… Да, да… Но, может быть, вооружить рабочих с Трубочного завода?

Предгубисполком, товарищ Кубарев, вскинул хмурые глаза:

— Тогда мы вряд ли выберемся из города. Трубочники под влиянием эсеров.

И опять глаза вниз, на чистый лист бумаги.

Молчание было долгим и тяжким. Упорная мысль прорезала морщинами лбы. Хотели казаться спокойными и прятали друг от друга растревоженные глаза. Все вдруг вспомнили, что значительные силы разбросаны по уездам, что лучшие части преследуют в степях казацко-эсеровские отряды… В раскрытое окно маленьким серым комочком упал воробей. Глянул озорными круглыми глазками на сидящих за столом людей, весело чирикнул и — порх, порх!

Все вдруг развеселились. Шумно поднялись из-за стола, заходили по комнате. Спокойно и уверенно зазвучали голоса.

— Товарищи, партмобилизацию!..

— Да, да, партмобилизацию!..

— Снять части из уездов!..

— Создать штаб обороны!..

В окна широко и мягко плеснулся пароходный гудок. От пристани медленно отплывал чистый и сытый, отдохнувший за зиму волжский красавец.

Товарищ Меркин высунулся из окон и шутливо помахал платком:

— До свиданья!

Весь день в кабинете начштаба обороны товарища Юрасова шли заседания. Входили и выходили люди, захлебывался телефон. Клубы дыма окутали серым покрывалом усталые лица, задернули вуалью электрические лампочки.

Поздно вечером из кабинета вышли последние — товарищ Лукин, командир отряда матросов, и Спрогис.

Юрасов крепко сжал руками разболевшиеся виски. Бесформенными клубами серого дыма расползались мысли, и попытка связать их причиняла страдания.

К окнам плотно прильнула ночь. С Волги потянуло прохладой.

Внизу, у подъезда, мягко постукивал мотор автомобиля и два ярко светящихся глаза рвали в куски ночную темь.

Дома тоскливо глянули пустыми глазами стены. Устало сел на венский поскрипывающий стул, вытянул ноги.

— Эх, чайку бы попить.

Так не хотелось возиться с примусом. Спустился вниз к Берте.

— Вы еще не спите, товарищ Берта?

— Нет, нет, пожалуйста.

— Чайку попьем?

— Давайте попьем.

Синим огоньком вспыхнул бензин. Примус глубоко вздохнул и загудел ровным убаюкивающим шумом. Юрасов устроился поудобнее в кресле, закурил трубку. Вот если закрыть глаза, то кажется, что шумит не примус, а льет за окном осенний надоедливый дождь, бежит ветер по вершинам старого темного леса. Глухо бьется о берег река, тоскливо звенит чайка над водой. Из далекого прошлого одно за другим всплывали воспоминания.

— Вот и готово, — говорит Берта.

Примус со вздохом гаснет.

Юрасов открыл глаза.

— Сейчас отплывают матросы, завтра в восемь утра отходит поезд с латышским батальоном.

Берта зябко дрогнула плечами. Не поворачивая головы, спросила:

— Завтра в восемь?

— Да, завтра в восемь.

— Я тоже пойду.

— Куда?

— С батальоном.

Мало вам работы в губкоме. Или жизнь надоела?

Ах, нет, Берта так любит жизнь. Жизнь так прекрасна, и можно ли упиться ею в двадцать три года. И работа нужна и интересна.

Длинным сквозным коридором перекинулся через Волгу мост.

Внизу, у широколобых каменных быков, в белых кудрях шумно бьется река. Направо лиловеют горы, налево в призрачном синем мареве теряются леса. По высокой насыпи в голубоватую даль стремительно убегают рельсы и чуть позванивают тонким серебряным звоном.

От садов, утонувших в белом цвету, пряно тянет ароматом.

Перед мостом, от насыпи вниз и в обе стороны по берегу цепко протянулась колючая проволока. За проволокой маленькими хищными зверьками притаились пулеметы, зачернели провалами окопы.

Четыре парохода повернули к берегу черные жерла пушек… У берега на легкой волне чуть покачивается катерок товарища Юрасова…

Солнце большим рубиновым шаром медленно падало за дальние горы. Четко вырезались вершины. По небу побежали красные, синие, фиолетовые полосы. Левее и выше, над темным массивом леса далеким маяком вспыхнула одинокая звездочка. Яркие разноцветные полосы постепенно переходили в синий цвет, темнели и густой черной пеленой покрывали горы.

Верстах в двух от моста, на раскинутых у могучего осокоря шинелях лежат трое — пост. На пологий песчаный берег с мягким шумом набегает река. В густой листве столетнего, осокоря путается ветер. Поблескивают звезды в вышине. Первой порошей тянется по небу млечный путь.

Берта закинула за голову руки, мечтает вполголоса:

— Вот если пойти по этой запорошенной дороге, наверно придешь в страну, где все люди братья, где нет ни бедных, ни богатых, где царствует радостный труд. Там цветами перевиты станки, там чарующей музыкой звучат машины.

— А ведь будет когда-нибудь так?

— Непременно будет, — твердо говорит Берта.

Вправо хрустнула ветка. Под чьей-то неосторожной ногой зашуршали сухие прошлогодние листья.

Трое прянули с земли.