Павел Дорохов - Колчаковщина

— Отступать нельзя!

Солнце кажется огромной расплавленной каплей крови. Красный туман заволакивает поля и перелески, и перед сухими воспаленными глазами даль клубится в красном призрачном мареве.

— Держись, братва!

— Есть!

— Братишки, не выдавай!

— Есть!

За дальними увалами провалилось солнце. Край неба полыхнул кровавым пожарищем. Четко обозначились дальние лесные колки. Из-за колков прилетело последнее ядро, и вдруг все сразу смолкло.

Солнца еще не было. По низинам курился сизый туман, но уж на востоке золотисто-розовыми крыльями трепетала заря.

Когда рассеялся туман, на правом фланге рота партийцев прямо перед собой увидела чехов.

Надя почувствовала, как побежал холодок по телу.

«Должно быть, от земли, земля холодная», — подумала Надя.

Рядом выстрелил товарищ Меркин. Тотчас грохнуло перекатами по цепи, жидко захлебнулись пулеметы. Первые цепи чехов словно ветром сдунуло, но чехи ползли и ползли…

В полдень от села донеслась частая ружейная трескотня. Отдаленным громом докатился взрыв. Над селом черным столбом поднялся дым.

Чехи в тылу! Мост взорван!

Красноармейские роты — деревенский молодняк — дрогнули первыми. Черными провалами глаз жутко глянула в лицо смерть. В нестерпимой тоске, когда из глаз никак не выдавишь облегчающих слез, сжалось сердце.

Меркин и Надя бросились к красноармейцам.

— Товарищи, остановитесь!

Скуластый конопатый парень мчался прямо на Надю. Она протянула руку:

— Товарищ!

Широко открытые глаза парня не видели ничего, кроме черного столба дыма над селом. С разбегу налетел на Надю, ударил жестким, испачканным в земле плечом.

Надя упала. Сердце заметалось в бессильной ярости. Легко вскочила с земли, вскинула винтовку и дико взвизгнула:

— Остановись!

Выстрелила вдогонку конопатому парню, медленно опустилась наземь, закрыла лицо руками и тихо по-детски заплакала.

Мимо бежали люди.

Товарищу Меркину с ротой отойти к мосту, удержать бегущих… Спрогису снять батальон, переправиться через речку выше села!.. да, да, у плотины!.. Сбить чехов!.. да, да, чехи в тылу!.. Лукину держаться до последнего матроса!

Юрасов бросил трубку полевого телефона и кинулся к мосту.

По берегу метались обезумевшие люди. Дымились обгорелые ребра моста. Из-за речки стреляли чехи.

Побежал по берегу:

— Ложись!

Выхватил у ближнего красноармейца винтовку, бросился наземь. Скуластый конопатый парень, тяжело переводя дух, упал рядом. Юрасов разом выпустил всю обойму и, протянув парню ружье, сурово сказал:

— Стреляй!

Красноармеец стремительно схватил ружье, всунул обойму. Вдруг его лицо исказилось в злобной судороге, с посиневших губ сорвалась длинная матерная ругань. Он приподнялся на руках, огляделся по берегу и пронзительно закричал:

— Ложи-ись!

Люди начинали приходить в себя…

За излучиной, в сотне сажен от моста, латыши Спрогиса на двух маленьких лодчонках мастерили плот.

По селу быстро шла к мосту рота товарища Меркина.

Заречная слободка раскинулась между высокой железнодорожной насыпью и рекой, немного ниже впадавшей в Волгу. С городом слободку соединял мост, но в этом году его еще не успели навести по случаю большого разлива. Переправлялись на лодках. В двух верстах выше через реку в тонком кружеве повис железнодорожный мост.

За спиной на высоком берегу белел город.

Ночью в слободку пришел Лукин с двумя матросами.

— Вот, товарищ Юрасов, мой отряд.

Лукин в кривой усмешке перекосил забрызганное кровью и грязью лицо. У Юрасова в судороге задергался левый глаз, под глазом живчиком забилась жилка. Молча подошел к Лукину, крепко поцеловал в холодные колючие губы и с коротким судорожным всхлипом отошел. Под глазом долго билась жилка…

Давно потухла трубка в углу жесткого небритого рта. Шумно дышала широкая грудь. На труди из бокового кармана торчит маленькая книжка в сереньких корках. Еще сегодня ночью написал в нее:

Вдруг вынул трубку изо рта, гневно кулаком по столу, — трубка вдребезги.

— Умирать надо, товарищ Лукин!

— Есть! — хрипнул Лукин.

На рассвете собрал отряд.

— Товарищи, нас впятеро меньше! Численному превосходству врага мы противопоставим нашу пролетарскую сплоченность, нашу готовность умереть за советскую власть! Товарищи, надо держаться, надо дать нашим товарищам в городе возможность собраться с силами. На фабриках и заводах мобилизуются рабочие, стягиваются войска из Симбирска и Казани…

Мягкая серая кепка сдвинулась на затылок и открыла крутой белый лоб. Из глубоких впадин кусочками расплавленной стали сверкают глаза. Сжатая в кулак рука сильными короткими взмахами рассекает воздух.

— Товарищи, лучшие из нас легли за Коммуну! Ляжем и мы как один человек, но не пустим врага!

Крепче впиваются пальцы в железо винтовок, груди наливаются горячей злобой за павших товарищей, и растет твердая решимость умереть, но не отдать города.

С насыпи простым глазом было видно, как на горе у Воскресенки чехи устанавливали пушки.

Солнце склонялось к вечеру. По серо-палевому небу проплывали редкие розоватые облака. С Волги дул легкий ветер и гнал за извозчичьими пролетками сухую мелкую пыль.

С одной из прилегающих к базару улиц, погромыхивая по каменной мостовой, по направлению к вокзалу выехала простая крестьянская телега. Невысокий мужик с маленькой курчавой бородкой сонно посматривал по сторонам, лениво взмахивая кнутом на чалую лошаденку.

— Но, ты, стерва.

Лошаденка шла трусцой. Мужик миновал вокзал и станционные постройки и, проехав еще версты три, свернул к берегу. Внизу широко расплескалась река. На том берегу далеко уходили зеленеющие луга, красными свечками высились в небо огромные трубы кирпичных заводов, темнели разбросанные по дальнему взгорью перелески.

Мужик карими прищуренными глазами внимательно обшаривал реку. Вправо, на самой середине, покачивалась лодка, невдалеке виднелась другая, и еще дальше, у самого берега, черной точкой маячила третья.

Глаза мужика засветились радостью. Не спеша подошел к лошади, ласково потрепал по теплой вздрагивающей, спине.

— Ну-ка, покормить тебя, што ль, маленько.

Развязал поперечник, отпустил повод, бросил охапку сена.

— Пожуй малость, до ночи еще не близко, ишь, солнышко-то где.

В одно время с мужиком из разных концов города по тому же направлению потянулись одиночками люди. Шли до того места, где направо от дороги стояла крестьянская телега, сворачивали налево и пропадали в ближних каменоломнях.

Когда город утонул в густой черной мгле, люди вышли из каменоломен и направились к берегу. Молчаливой кучкой собрались у телеги. Один спустился вниз к самой реке, вынул свисток и негромко свистнул. Тотчас с ближней лодки передали свист на вторую, со второй на третью. Три лодки одна за другой подплыли к берегу.