Павел Дорохов - Колчаковщина

Роман прижался за выступом стены у железных решетчатых ворот. Мимо один за другим пробежали красноармейцы. В десятке шагов от Романа один споткнулся. Глухо звякнула винтовка. По серому асфальту поползло большое темно-красное пятно.

Красноармеец приподнялся на руках, тоскливыми глазами повел по пустой широкой улице.

— Братцы!

У Романа острой судорогой перехватило горло. Под тоскующим взглядом красноармейца заныло сердце. Вдруг стремительно выпрямился, в два мощных прыжка подскочил к истекающему кровью.

— Товарищ!

В сердце злобно впилась чешская пуля. Упал рядом. На губах в розовой пене застыло братское:

— Товарищ!

Красноармеец приподнял голову, потухающими глазами заглянул в незнакомое лицо и дрогнувшим голосом прошептал:

— Эх, товарищ!

Положил голову на грудь Роману и завыл длинной, тягучей нотой.

О чем? Себя ли жаль, такого молодого и здорового, или вот этого чужого, неизвестного человека, добровольно легшего рядом?

Юрасов с тремя десятками человек беглым шагом отступал к железнодорожному мосту. Когда перешли мост, мелькнула мысль:

«Взорвать бы!»

Стало жаль. Да и надеялись скоро вернуться.

От элеватора отступали к губкому. Улицы уныло пусты. Плотно закрыты окна, заперты ворота. Легкий ветер чуть ворошит пыль, нехотя гонит клочки бумажки.

В конце улицы показались чехи. Люди в злобной решимости задерживались, падали на мостовую и долго метились, чтобы бить наверняка.

Из ворот выглянул пожилой человек с давно небритым подбородком, быстро обежал улицу юркими глазами. В нескольких шагах от ворот, за толстой чугунной тумбой, присел на одно колено красноармеец. Спокойно вскидывал ружье, выбирал одну из зеленых фигур, похожих на большие болотные кочки, и спускал курок. Кочка оставалась лежать на месте.

Злобными шмелями впивались в чугунную тумбу пули, прыгали по каменному тротуару. Красноармеец снова и снова вскидывал ружье.

Человек с небритым подбородком выглянул опять. За дальним углом скрылся последний из перебегавших красноармейцев. Вдруг человек упал на живот и большой серой змеей пополз к чугунной тумбе. Неутолимой злобой вспыхивали маленькие черные глазки у человека, прыгали челюсти. В двух шагах от тумбы остановился, вытянул из кармана ржавый бульдожишко и в упор выстрелил красноармейцу в спину.

Красноармеец удивленно и тихо вскрикнул, ткнулся ничком вперед. Левая рука крепко обхватила тумбу, правая судорожно сжала ружье.

Человек вскочил, пригнулся к земле и, закрывая голову руками, быстро побежал в ворота.

По чугунной тумбе с острым звоном тренькали пули.

Лукин быстро шел по улице. В сером кургузом пиджачишке, снятом на берегу у человека с рыжей козлиной бородкой, сам себе казался смешным.

По радостным лицам попадавшихся навстречу видел, что о неудаче знали все. С реки и от вокзала неслись выстрелы. Хотел было кинуться к месту сбора, но вдруг решительно махнул рукой и повернул к дому. Может быть, успеет повидать Настю.

Дома коротко и нервно постучал в дверь.

Встревоженная Настасья Поликарповна поспешно открыла.

— Ася, мы отступаем. Ты не бойся, мы скоро вернемся.

Трепетно прижалась к широкой груди мужа.

— Я не пущу тебя одного!

С тревогой глядела в бледное похудевшее лицо, любовно гладила круглую стриженую голову мужа.

— Я не пущу тебя одного!

Лукин нежно, но твердо отвел руки жены.

— Нет, Ася, ты в таком положении… Кто тебя тронет?.. Да мы и вернемся скоро, мы эту банду живо разгоним.

На глазах Настасьи Поликарповны блеснули слезы.

— Я знаю… я так…

Поцеловал поочередно оба влажных глаза жены, с нежной ласковостью погладил рукой ее маленький круглый живот.

— Ну, кто тебя такую тронет?.. Ты не беспокойся.

С трудом оторвался от мягких теплых губ жены.

От элеватора и от вокзала неслись редкие одиночные выстрелы.

Лукин шел к Волге, где стояли готовые к отплытию пароходы. Хотел идти спокойно, не торопясь, но ноги сами несли вперед. Мимо бежали задыхающиеся люди, на бегу что-то кричали встречным и бежали дальше.

Ближе к центру все чаще тела убитых красноармейцев. Возле трупов со злобным карканьем кружатся люди. Так тянуло подойти к убитым, дружески заглянуть в глаза, заботливой рукой набросить кусок рогожи на голое истерзанное тело. У одной особенно многолюдной и шумной кучки остановился. Протолкался ближе, заглянул через головы стоящих впереди людей.

Лицом вверх, широко раскинув руки, лежал скуластый конопатый парень. Приподнятая верхняя губа открывала полоску крепких белых зубов. Правая нога неловко подвернута в колене. Под левым потемневшим соском кровавой пеной пузырилась маленькая ранка. Слышались грубые замечания, насмешки, злобные выкрики. Лишь немногие молча и хмуро покусывали губы. Вдруг сквозь толпу протискалась старая барынька в потертой измызганной шляпке, с холстинковым мешочком в руке, задрала вверх черную захлюстанную юбчонку, растопырила над убитым сухие голые ноги…

Толпа захлебнулась в радостном визге.

Барынька поднялась, плюнула на голый живот конопатому парню и, удовлетворенная, пошла своей дорогой.

У Лукина неукротимой яростью вспыхнули глаза. В жгучей злобе заметалось сердце. Захотелось зарычать по-звериному, броситься на толпу, впиться в горло зубами и грызть, грызть.

С трудом оторвал прилипшие к мостовой ноги, пошатываясь, вышел из толпы. Забыл о том, что надо спешить к пароходам.

Шел походкой смертельно уставшего человека, ссутулившись, медленно и тяжело передвигая ноги.

— А, будь что будет!

Меркин прятал от встречных глаза, чтобы скрыть жгучую ненависть к ликующим. До пристани оставалось два квартала.

Когда торопливо переходил улицу, встречный, в засаленной фуражке с вытертым бархатным околышем, остро глянул в лицо.

В глазах Меркина метнулся страх. Тоскливо успел подумать:

«Где я видел этого человека?»

У человека мелкой судорогой задергалось лицо.

— Братцы, комиссар!

Схватил камень с мостовой, прыгнул к Меркину. Меркин на мгновение закрыл глаза. Лицо залило горячим и мокрым. Пропал страх, осталась только злоба. Выхватил из кармана браунинг и в упор стрелял в красные, оскаленные лица.

От угла смотрел Лукин.

Когда подходил к Волге, услыхал протяжные пароходные гудки.

С берега увидал, как один за другим вытянулись гуськом пароходы. В сердце не было ни злобы, ни страха. Где-то в глубине притаилась тревожная мысль об опасности, но за пустым безразличием ко всему никак не могла вылиться в твердое, вполне сознаваемое чувство.

На берегу толпился народ. Прыгали радостные босоногие мальчишки, бросали камнями по направлению уходящих пароходов.