Павел Дорохов - Колчаковщина

— А тебе что?

Решительно шагнул вперед.

— Товарищи, вы красноармейцы?

Люди почуяли по голосу своего человека, опустили винтовки, но все еще недоверчиво:

— А ты кто?

— Я матрос Лукин. Может, слыхали?

Успокоенные красноармейцы присели.

— Эх, покурить бы, братишка!

— У меня есть.

Свернули по цигарке, закурили.

— Отстал?

— С женой забежал проститься, опоздал на пароход.

— Мы просидели в бревнах. Стали подходить к берегу, а пароходы пошли. Ну, мы забрались в бревна, до ночи и пролежали. Ночью вылезли и давай бог ноги.

— Поди жрать хотите?

— Здорово хочется, а у тебя есть?

Лукин отломил по куску хлеба. Рассказал про мещанина Селезнева, про бумажник с керенками.

— То-то мы и смотрим, матрос, говоришь, а одежда не знай какая.

— Ну, пойдешь с нами?

— А то как же, конечно, с вами.

Второй день не было хлеба. Пробовали заглушить голод табаком, и табак подходил к концу. Деньги были, но заходить в встречавшиеся на пути деревни избегали. Возле деревень натыкались на изуродованные трупы. По одежде догадывались, что мужики ловили шедших в одиночку красноармейцев и убивали.

Росла злоба. Ночами хотелось поджечь мирно спавшие деревни, смотреть, как огненные языки будут жадно лизать соломенные крыши, как в диком страхе замечутся в своей беспомощности люди.

— Ух, сволочи!

Грозили кулаками сутулым избенкам и в тьму ночи уносили с собой неутоленную злобу.

На третий день дорогу пересекла речка.

Красноармейцы затужились.

— Кто ее знает, может, глубокая, не перейдешь, а плавать мы оба не умеем.

Лукин зорко осматривал берег. На той стороне, саженях в ста выше, рассмотрел маленький шалашик.

— Вон шалашик на берегу, непременно и рыбак есть.

Когда подошли ближе, увидали возле шалаша привязанную на колышке бударку. Вокруг никого не было.

— Эй, дед!

Из шалашика выглянул невысокий старичок. Заслонил рукой глаза и долго всматривался в кричавших людей.

— А ведь и правда, старик! — засмеялись красноармейцы.

Старичок продолжал всматриваться.

— Давай лодку!

— Что вы за люди, откель?

— Добрые люди, дедок, перевези на ту сторону!

— Из города, дедушка! Да ты не бойся, мы тебе ничего плохого не сделаем!

— Да куда вам надо? Может, вам не по той дороге?

Лукин начал сердиться, — канитель старик тянет.

— По этой, дедушка, по этой самой! Давай скорей лодку!

Старик не спеша отвязал лодочку. Подплыл к берегу, еще раз старческими бесцветными глазами осмотрел людей.

— Куда вам, сынки?

— Мы сами не знаем куда, — вырвалось невольно у одного из красноармейцев.

Лукин шагнул в лодку.

— Сперва, дед, перевези да покорми, если есть чем.

— Ай давно не ели?

— Давно, дедушка, — сознался Лукин.

Лодка ткнулась в мягкий илистый берег. Старичок вынес из шалашика краюху хлеба.

— Нате, сынки, ешьте на здоровье!

Лукин и красноармейцы жадно набросились на хлеб. Встревоженные глаза старичка залучились теплом, — там неизвестно что за люди, а видно, что проголодались. Пускай себе едят на доброе здоровье.

— Ну что там, в городу-то? Проходили люди, сказывали, нерусские какие-то пришли, чеки, вишь, какие-то.

Лукин встрепенулся.

— А какие люди, дедушка?

— Да вот такие же, как и вы, оборванные да голодные.

— Давно проходили?

— Надо быть недавно.

— С оружием?

— Нет, безоружные.

— Эх, догнать, должно быть, наши!

Старичок с ласковой хитрецой усмехнулся.

— А может, и ваши, вот сейчас посмотрим.

— Выходите-ка, сынки, ваши пришли!

Красноармейцы схватились за ружья. Из шалашика один за другим выползли трое молодых парней. Испуганно уставились на Лукина с красноармейцами.

— Красные? — спросил Лукин.

— Красные.

Обрадованные парни наперерыв стали рассказывать:

— Пошли, значит, мы…

Старичок в неглубокой ямке налаживал огонь. Повесил на двух рогульках котелок, всыпал пшена, бросил луковку.

— Ну-ка, сынки, похлебайте горяченького.

— Вот, дедушка, удружил!

Вынес из шалашика еще краюху.

— Ложек вот только две.

— Ничего, мы по очереди.

Обжигаясь, ели горячую вкусную кашицу. Нестрашным казался пройденный путь, радостным предстоящий. Ярко зеленела только что вымытая весенним дождичком трава, искрились под солнцем крошечные луговые озерца, на дальнем берегу Волги голубели горы.

Старичок задумчиво повел глазами.

— Благодать-то. И чего только людям надо? Всякой твари на потребу человеку сколько и в воде, и в лесу, а нет, мало, вишь, все. Из-за чего вся склока, жили бы себе да жили.

Все замолчали. Каждый думал о своем.

Лукин взглянул на солнце.

— Ну, братва, отдохнем немного и в путь. Хлебца бы нам, дедок, на дорогу, деньги у нас есть.

Христос с ними и с деньгами, — отмахнулся старичок, — с ними только горе одно, с деньгами-то. Хлебца можно, вы сосните малость, а я на деревню схожу.

Старик взял из шалашика мешок.

— Залезайте в шалашик да отдыхайте, я живой рукой слетаю.

Лукин задумчиво посмотрел вслед старику.

— Хороший будто дед, ну да не ровен час. Кому-нибудь, братва, на караул становиться надо.

— Ну-к што ж, вы отдыхайте, а я посижу, — вызвался один из парней.

К вечеру с мешком за плечами вернулся старик.

— Вот вам, сынки, ешьте на здоровье!

Вывалил из мешка два больших каравая.

— Уходить вам надо, люди поговаривают, в Курумоч чехи на пароходе приплыли, надо быть и к нам скоро.

— До города далеко, дедушка?

Теперь недалеко, прямиком верст полсотни, а берегом и все шестьдесят наберешь. Да вам лучше берегом, народу тут поменьше, а и встретится где, обойдете.

Любовно жали старику сухую коричневую руку.

— Прощай, дедок, спасибо тебе.

С короткими передышками шли всю ночь.

Дул холодный ветер. В крутых каменистых обрывах неспокойным гулом гудела Волга. Черные лохмотья туч закутали небо. Тьма. Глухо шумит лес. Хруст ветки под ногой пугнет, как пушечный выстрел. Все кажется жутким и таинственным: вот-вот выскочит из-за кустов притаившийся враг.

К утру ветер стих. Нехотя уплывали на восток последние тучи. Выглянуло солнце и с материнской лаской прижалось к ярко-зеленой листве проснувшихся берез. Внизу все еще неспокойно ворочалась Волга.

На опушке прилегли отдохнуть.

Сзади, на краю полянки, которую только что перешли, показались трое. Блеснули штыки на ружьях.

Наши или чужие?

Прижались к деревьям, чтобы меньше было заметно.

— Белые! Гляди, как свободно идут, будто на прогулку вышли. Да и одежда больно хорошая.

— Верно, чужие, вишь, и обличьем господские.

Трое подходили ближе. На новеньких гимнастерках блеснули маленькие золотые пуговицы.

— Буржуи!

У красноармейцев задрожали винтовки в руках. Лукин молча взял у одного ружье.