Станислав Калиничев - Невенчанная губерния

— Гаврюшка, а ну, давай на одной ноге!

Гостей проводил в комнату. Они прошли через кухню, осторожно ступая по гладко подмазанному земляному полу. «Комната» начиналась за занавеской, по ту сторону плиты. Пров со смешком спросил:

— Что это мы — пацанам будем газеты читать?

Не спеши. Пока маманя самовар поставит, люди подойдут. А мне охота с тобой поговорить. Я вот думал, если таких газеток штук бы двадцать на нашу Назаровку… Это же через месяц-другой можно большой бунт устроить.

— А для чего? — хитро прищурясь, спросил Пров.

— Как это? — в свою очередь не понял Роман. — Их же и выпускают, чтобы подбивать к бунту

— Неправда! — Пров опасливо покачал головой. — Такие слова урядник говорит. Газеты, которые я вам приносил, прежде всего учат, кто у вас у всех общий противник.

— А мне бунт нужен, — не скрывая своего сожаления, сказал Роман.

— Почему это? — Пров удивлённо посмотрел на него.

— Потому что жисть у меня всё равно пропащая…

Между тем со двора донеслись голоса, и в квартиру вошли несколько шахтёров. Одного из них Пров уже видел. В комнате стало тесно, усаживались на кровати рядом с хозяином, внесли лавку из кухни.

— Ну, Пров, — начал Роман, — тут всё братва надёжная. Ты на меня не того… поговорить надо. Неясного много. Что же это получается — по всей России такое творится, а мы ничего не знаем, как щенки слепые…

— Да кое-что знаем, — возразили ему.

Из этой реплики Селиванов понял, что тут на шахте не только он присматривался к людям, но и к нему кое-кто присматривался тоже. Многие партии пытались заручиться поддержкой шахтёров и, наверняка, какие-то из них уже проводили в Назаровке свою работу. А на него эти люди вышли не сразу потому, что опасались напороться на провокатора. Что же — их опасения вполне понятны.

Пожимая своим перекошенным плечом, он пояснил, что уже давно «ради собственного интереса» занимается рабочим вопросом. (Партийные симпатии свои и присутствующих решил пока не выяснять). И вот, мол, заметил, что многие дела поворачиваются как семь лет назад. (Позволил себе намекнуть на девятьсот пятый год). Лица собравшихся посуровели. В подтверждение своих слов он прочитал несколько статеек. При этом, как заметил Серёжка, отлично обходился без очков.

Прочитав заметку о выборах уполномоченного по рабочей курии в Николаеве, сказал:

— Вот так надо действовать, чтобы в Государственной думе были настоящие депутаты от рабочих. А то у нас в Назаровке господин Абызов соберёт толпу перед конторой, подсадит в неё десяток крикунов — и проведёт своего холуя в уполномоченные.

— Не дадим!

— Ещё как дадите! Ведь между собой договориться не можете: русские с татарами, рязанские с орловскими…

— Ты нас с деревней не равняй, — отозвался Роман.

Селиванов аж передёрнулся от такого замечания. Стал выговаривать шахтёрам за то, что местные презирают сезонников.

— Сами того не ведая, на охранку работаете — зачем же сезонников от общего дела отталкивать! Читать газеты тоже надо с умом. Думаете, вот пишут про забастовку, про больничные кассы или выборы… для чего? Так? Новости? Не-ет, брат. В этих газетках каждая статейка для того, чтобы ты думал! Чтобы постигал, как надо бороться и какие бывают ошибки.

Мать Романа — сухопарая седая женщина с ещё чёрными, вразлёт, бровями — угощала их чаем, поднося его кому в щербатой чашке, кому в гранёном стакане. Голубоватый рафинад, наколотый мелкими кусочками, она подала на блюдечке.

Люди, которых собрал Роман, а точнее — они сами определили, кто придёт — в посёлке пользовались определённым влиянием, это была местная мастеровщина: слесари, лебёдчики, машинист подъёма… Пров понимал, насколько важно правильно (с его точки зрения, разумеется) нацелить их.

— Ты вот что посоветуй, — попросил Роман, — как эти газеты выписывать? Ну, чтобы надёжно… и такое прочее. Мы хотим, чтобы в мастерской была своя, в парокотельной — своя…

Расходились поздно. Пров Селиванов был доволен. Сегодняшний вечер считал важным шагом. А кто тут уже до него пытался мозги им просвещать — с этим надеялся разобраться позже, тем более, что шахтёры договорились еще приглашать его для «разговоров и разъяснений».

Больше других радовались мальчишки. Они оказались в центре важных событий и считали себя почти главными действующими лицами. Ведь вот как дела обернулись! И Сергей, и Шурка больше всего старались услужить Роману. Они чувствовали себя перед ним чуть ли не должниками, вроде были в ответе за то, что их родственница Наца не подавала ему определённых надежд. Но когда наступила полоса везения, то и в этом безнадёжном деле, кажется, пошло на лад.

На работе к Шурке подошёл Штрахов. Раньше, если подходил, то всё по делу: «Завтра со слесарями пойдёшь перебирать камероны…» Камеронами называли паровые насосы, которыми откачивали воду из шахты. Или: «Пойдёшь с кладовщиком оленафт получать». А на этот раз уже само его обращение удивило парня.

— Лександр… ну, как тебе, не надоело в смазчиках?

— А я уже и слесарям помогаю, сами знаете.

— Конечно… Пора подумать, может, попрошу, чтобы тебя в слесаря перевели. Работа — она всегда работа, а мы, братец, не чужие. Ты бы в гости зашёл, девчат проведал. А что? Вместе с Сергеем приходите в воскресенье к чаю. Тут у вас, я знаю, друг объявился — Роман Саврасов. Могли бы и вместе с ним наведаться. А чего — приходите!

Парень своим ушам не верил. Упомянув Романа, Штрахов отвёл глаза в сторону. Всё это было столь невероятно, что, прибежав вечером к другу, Шурка несколько переиначил разговор.

— Штрахов, понимаешь, нас по-родственному… Заходите, мол, давно не были… А я ему: спасибо, да вот только в Юзовку собирался я с другом идти. С тобою, значит.

— А он?

— Заходите с другом, — говорит, — чего уж там…

— А он хоть знает, с каким другом? — не верилось Роману.

— Ещё бы! Я сразу сказал: Роман Саврасов — друг у меня, мы вместе в Юзовку ходим.

— И что же он?

— Ничего. Приходите, говорит, к чаю. Все вместе, мол, да ещё Серёжку не забудьте.

Они пошли. Это был странный приём. Чинно сидели за общим столом. Хозяин с шумом втягивал в себя чай из блюдца, время от времени морализируя на общие темы, вроде того, что «к людям надо по-людски». Дина с плохо скрываемым пренебрежением смотрела на всех, будто её заставили участвовать в дешёвом спектакле. Наца была растеряна. Только хозяйка Мария Платоновна, как всегда, суетилась, подавала, убирала, но и в её глазах можно было высмотреть испуг и немой вопрос.

Ромка сидел истуканом. Пил чай, ел хозяйкины пироги и лишь изредка поднимал глаза от тарелки, чтобы взглянуть на Нацу. Первым не выдержал Шурка. Едва допили чай, как он поднялся из-за стола: