Станислав Калиничев - Невенчанная губерния

— Назад! Назад! — кричал кто-то из офицеров за Шуркиной спиной, сверху.

Потом послышались команды, выровнялась цепь солдат по всему берегу, ощетинилась штыками навстречу идущим к ним смельчакам. Напротив учебной роты их вышло пять или шесть. Возле Шурки к самому берегу подступила девчонка лет семнадцати, может, немного больше.

— Солдаты, братья в шинелях! Зачем вы здесь? — кричала она. — Неужели станете стрелять в тех, кто требует хлеба?

Она обратилась к немолодому солдату:

— Ты кого защищаешь, отец, — царя? Завтра он прикажет стрелять в твоих детей, когда они станут просить хлеба. Скажи мне самую простую вещь: кого ты защищаешь? Ну, убьёшь меня, разве твоим детям от этого станет легче? — наседала она на бородача Шмякина.

Шурка был поражён — эта барышня как в воду смотрела. На той неделе Шмякин получил из дому письмо, от которого до сих пор не мог успокоиться. Его читали всем отделением. Жена писала, что деревня голодает, и она боится за детей. Старшие, так те где украдут, а где выпросят, а с младшими беда… Глаза у девицы пылали, её слова заворожили солдат, они стояли будто дети перед первой учительницей, которая что ни скажет — то и верно. Шурка почувствовал, что и сам покоряется её настроению.

Наверху забегали офицеры. Послышалось: «Взять! Арестовать!» Это относилось не только к ней, но и к другим агитаторам. Стало страшно за эту девчонку.

— Дура! — срывающимся голосом крикнул Шурка, пытаясь привлечь её внимание.

Сам же при этом левой рукой делал красноречивые жесты: подойди, мол, ближе. Она поняла, подошла… И так близко, что кожей лица ощутил парок её дыхания — что-то тёплое разлилось в груди. Со страхом подумал, что вот тут, на льду, её могут убить, как ту женщину перед Николаевским вокзалом.

— Нас агитировать не надо, — осевшим от волнения голосом бросил ей. — Зови своих, не будем стрелять.

Не один Шурка принял такое решение, созрели для него и другие, потому что по цепи и в том, и в другом направлении неслось: «Не будем стрелять. Пусть идут». Возможно, агитаторы, прощупав настроение солдат, дали какой-то знак своим, а возможно, что те и сами поняли. И на невский лёд стал сползать поток смешавшихся колонн забастовщиков. Сначала пошли отдельными группами, а потом — всей лавиной. Шурка подобрался, готовый к тому, что сейчас прозвучит запоздалая команда стрелять. Однако солдат начали торопливо выводить наверх, будто опасаясь, что толпа соединится с ними. Лавина людей уже достигла середины Невы.

Поднимаясь по заеложенным подошвами выбоинам в откосе, хватаясь за дружески протянутый сверху ствол винтовки, он увидел взгромождённый прямо на парапет пулемёт «Максим» и подпоручика Фальмера, который дрожащими руками заправлял в него ленту. Рядом, растерянно переглядываясь, стояли солдаты-пулемётчики. Шурка вскинул винтовку и, ещё не успев ни о чём подумать, выстрелил в подпоручика.

Солдаты-пулемётчики, едва не столкнувшись лбами, нагнулись, чтобы поддержать офицера, но не успели — он грузно осел на мостовую. Рядом с ним, как с неба свалился, оказался ротный. Бросился к Шурке, на ходу расстёгивая кобуру. Ребята из отделения вышли вперёд, но Комлаков резким ударом отбросил одного, выхватил, наконец, револьвер. На секунду рядом с ним возник Паулутис, и ротный, получив подножку, растянулся на загаженной лошадьми мостовой. Пуля срикошетила от булыжника, дзенькнула, как лопнувшая струна, и улетела в низкое небо. К месту происшествия кинулись солдаты соседней роты, закружилась базаром серая масса. Шурку обступили ребята из его отделения и стали оттирать в сторону, долой с глаз других офицеров.

А толпа с Выборгской стороны уже подступала к этому берегу, люди выбирались наверх, смешивались с солдатами. Они мгновенно разжижали взводы и роты. Сотни мужчин и женщин лезли на набережную, заполняя пространство между рекой и домами. Но это не была слепая толпа. Она вырабатывала невидимую силу, которой сама же и подчинялась: ещё шли и шли через Неву люди, а тут уже сформировалась голова колонны человек по десять в ряд. Над ними поднялись лозунги, белые и красные полотнища. Этот поток двинулся, вытягивая за собой людскую массу, придавая ей стройность и силу, в сторону Невского.

К Шурке протолкалась давешняя девица, что агитировала его солдат. Покрасневшей от холода рукой взяла за отворот шинели, заглянула в глаза:

— Нельзя тебе в казарму, солдат. Офицеры не простят. Пошли с нами.

В шевелящейся массе народа она стояла совсем рядом. Волновалась, должно быть. Верхняя губа нервно подрагивала, в тёмных, с неуловимым переливом глазах билось сомнение или какая-то нерешительность, вроде она стояла перед важным выбором. В Шуркиной груди вспыхнуло острое желание помочь ей. Но чем?

Вместе стали протискиваться ближе к домам. За Шуркой увязался Лысухин — солдат из его отделения. И вскоре все оказались в одном ряду колонны, которая текла по набережной. На углу квартала, где надо было свернуть к Невскому, колонна застопорила, разливаясь, как ручей у запруды. Тесным строем, стремя к стремени, улицу перегородили конные жандармы. Шурка, а за ним и Лысухин, стали снимать с плеч винтовки, но их опередили. Из колонны прогремело несколько выстрелов, жандармский офицер уронил голову на холку лошади, строй кавалеристов сломался, они стали разворачивать всхрапывающих коней и под выкрики толпы уходить. Люди хлынули в улицы — и опять какая-то заминка. Послышался звон разбиваемых стёкол, глухие удары, крики… Громили оказавшийся на пути полицейский участок.

И опять остановка — путь пересекла другая колонна, тоже устремившаяся к Невскому. Сюда стекались со всех рабочих окраин, затопляя не только проспект, но и прилегающие к нему Лиговку, Садовую, набережную Фонтанки… На каждом перекрёстке — свой митинг, свои выступающие…

После полудня появилось много вооружённых рабочих — оказывается, одна из колонн взяла приступом арсенал и теперь там раздавали оружие. Появились автомобили с пулемётами на крышах кабин, в их кузовах стояли солдаты и матросы. По-собачьи тявкая резиновой дудкой-сигналом, такой автомобиль полз через толпу, раздвигая её. Время от времени появлялись листовки.

Один грузовик застопорил возле Гостиного двора, и с него какой-то матрос звонким, ликующим голосом, приседая от напряжения, выкрикивал, обращаясь к толпе:

— Товарищи! Здесь у нас… вот — на борту товарищи… ваши р-р-еволюционные товарищи, которых мы вместе с братишками-пехотинцами… только что освободили из Петропавловской крепости!! Послушаем их, товарищи!

От всех этих выступлений у Шурки в мозгах — ломота. Одни: «Да здравствует демократическая республика!» Другие: «Долой всякую власть! Натерпелись — довольно!» Одни: «Долой войну! Штык в землю — обнимись с немецкими братьями!!» Другие: «Мы проливали кровь за Романова и его свору, а теперь встанем на защиту республики, которую создадим на обломках трона!» Одни кричат: «Не будет бедных!» Другие кричат! «Не будет богатых!» Шурка думает: «Чёрт возьми! А кто же будет?»