Эдуард Зорин - Огненное порубежье

Мир един, думал Никифор, не так ли и мы общаемся с богом?.. Но разная вера расторгает народы, единая вера сливает их воедино.

Пытливый ум молодого митрополита пытался уловить связи вещей в природе и в человеческой жизни. Он не шел слепо за патриархом, он думал и вступал в споры с самим собой. Патриарх не любил Никифора; Никифор давно уже перестал чтить патриарха, погрязшего в земных пороках. Власть императора трещит по швам. В народе растет недовольство.

А здесь, на Руси?

Ровный голос Яруна как бы продолжал его мысли:

— И сколь необъятна земля, сколь чудны населяющие ее народы! Но всюду люди дерутся за власть. Всюду насилие и произвол, приходят в запустение дороги, тати грабят купцов средь бела дня… Было время, поклонялись люди идолам, у каждого — свой идол, свой бог. Жили в лесах, били зверя, видели клок неба над собой — на том и кончался их мир. А потом люди сбросили идолов в реки и вышли из лесов. Подивились — огромен мир: пошли на север, пошли на юг, на запад, на восток. Радовались, протягивая друг другу руки.

Не с Никифором говорил Ярун — размышлял вслух:

— Но, сбросив в реки идолов языческих, стали возводить земных. Святослав — в Киеве, Роман — в Рязани, Ярослав — в Чернигове. И каждый боярин в своей вотчине — тот же князь. Это — мое, и это мое же. И пошли друг на друга войной. Свой же мужик своего бьет, а князья да бояре скотницы набивают золотом и серебром. Много золота, много серебра, а у соседа — больше. Пойду-ка возьму силой…

«Умен купец, умен», — думал Никифор, слушая Яруна. Вспоминал Леона Ростовского, приезжавшего с жалобой на владимирского князя Всеволода. Вспоминал хитрого Святослава, внимательно читал грамоты новгородского архиепископа Ильи. Вникал в дела черниговские, рязанские и смоленские.

Широка, необъятна Русь. Богатства в ней неисчислимые. Но твердой руки нет.

«А Всеволод?»

Вещие слова говорил Ярун:

— Нынче все пути сошлись во Владимире. Поприутихли бояре, торговому люду — простор. Соборы возводит великий князь, крепит единую волю.

«Единую», — мысленно повторил за купцом Никифор. И вдруг вспомнил патриарха — крючковатый нос, белесые глаза, устремленные на синюю гладь Золотого Рога. Патриарх говорил, словно бредил: ругал папу римского, наставлял следить за князьями, приводить их к смирению, расширять православную веру.

Дано ли понять ему сказанное краковским епископом Матвеем: «Русский народ, своей многочисленностью подобный звездам, не желает сообразоваться ни с латинской, ни с греческой церковью»?!

Русь была для патриарха далека и непонятна. Все взоры византийской церкви и Палатия были устремлены на Смирну и Эфес, города, отвоеванные у тюрков крестоносцами. Шел дележ добычи, жестокий спор за участие в доле.

Русь лежала за половецким полем. В лесах. В непроходимых болотах. Дикая Русь.

Никифор увидел ее совсем иною. Но сообщать об этом в Константинополь он не спешил.

Получив за верную службу от князя Юрия небольшой земельный клин под Боголюбовом, Зоря часто наезжал в деревню, иногда жил в ней по неделям. Руки ратая тянулись к земле. Но не только земля манила его в Поречье. В старой избушке, прилепившейся на самой клязьминской излуке, жила с отцом-рыбаком Надеем дочь его Малка — высокая, гибкая, с черными прямыми волосами, которые, если она их распускала, спадали ей почти до самых пят. Выросши у реки, была она гребцом хоть куда, плавала как рыба, а в отсутствие отца выполняла по дому всю мужскую работу. Бывало, Надей занеможет, так она и с сохой управлялась не хуже любого мужика.

Поглядывали на нее деревенские парни (красива!), но свататься побаивались: возьмешь такую жену в дом — после не раз покаешься.

Познакомился Зоря с Надеевой дочерью на масленицу.

Деревенские ребятишки с утра строили снежные горы, поливали их водой и раскатывали. Бабки по вечерам распевали нестройными голосами:

— Звал-позывал честной семик широкую масленицу к себе в гости во двор. Душа ль ты моя, масленица, перепелиные косточки, медовые твои уста, сладкая твоя речь! Приезжай ко мне в гости на горах покататься, в блинах поваляться, сердцем потешаться…

Весело встречали праздник в Поречье, возили по берегу Клязьмы куклу, бабы, умаявшись у печей, пекли блины. Опару для блинов готовили из свежего снега; дождавшись, когда взойдет месяц, причитали:

— Месяц ты, месяц, золотые твои рожки! Выглянь в окошко, подуй на опару!

Верили, что от этого блины бывают белые и рыхлые.

Ехал Зоря из Владимира, погонял коня, поглядывал, прищурясь, на сверкавшие по берегу Клязьмы снега. В лесу он слышал, как слетали с сосен поутру тяжелые глухари, как в предрассветной тишине раздавался бормоток тетерева.

Хоть и подувал с севера порывистый свежак, а затылок Зори уже припекало теплое солнышко, и во всем его теле была такая истома и благодать, что, завидев Надееву избу, он свернул коня с хоженой тропки и повел его легкой трусцой через поле, — может, и здесь пекут блины? Да и где не пекут блинов на широкую масленицу?!

Подъехал к избе, привязал коня к изгороди, и — в дверь.

— А где хозяева?

— За хозяйку я, — ответил звонкий голос. — Кого бог принес?

У печи, ловко работая ухватом, стояла Малка. Вынутые из огня горшки шипели и дымились. На сковороде подрумянивались блины.

— Зоря я, дружинник князя Юрия Андреевича. А тебя как звать?

— Малкой, — ответила девушка, и, опершись на ухват, с подозрением поглядела на гостя.

— Аль не веришь? — удивился Зоря.

— Что ж тебе не верить? — сказала Малка. — Заходи, коли пришел. С праздничком тебя.

— А хозяин где? — спросил Зоря, усаживаясь на лавку.

— Отец скоро вернется. Да ты шубу-то сымай, у нас жарко.

И верно, изба была хорошо протоплена. Зоря скинул шубу, огляделся: везде чисто, по выскобленному полумягкие половички. На саму Малку-то он не сразу обратил внимание: баба, ну и баба, где же ей еще и место, как не у печи. А когда прошлась она перед ним, покачивая бедрами, дрогнуло у дружинника сердце: такой красоты он еще отродясь не видывал.

Пришел Надей с охапкой дров, свалил их у порога, молча поклонился Зоре.

— Гость вот у нас, — со смешком сказала Малка.

— Гостям мы рады, — еще раз поклонился Надей. Мосластый, широкий в плечах, он все-таки едва не на голову был ниже дружинника.

Под пристальными взглядами Зори Малка выставила на стол блины, накинув на голову платок, выскочила за дверь, вернулась с корчагой меда. Надей подмигнул дружиннику, Малка сказала:

— Садитесь, мужики, будем масленицу встречать.

Допоздна засиделся Зоря у рыбака. Подперев кудлатую голову кулачищем, смотрел на Малку, слушал хвастливые речи Надея о его рыбацких подвигах.