Т. Гедберг - Варрава

Сердце бедной матери обливалось кровью. Безумное отчаяние овладело ею. Неужели Христос в своей надзвездной обители остается холодным зрителем таких вопиющих дел? И не прямой ли долг христиан содействовать избавлению рода человеческого от такого чудовища? Не обязана ли она, как мать и как христианка, подвинуть Авла своими мольбами и слезами на такой подвиг.

Трудная задача лежала перед апостолом: надо было утешить горе несчастной матери, удалить от нее всякую мысль о мщении и укрепить веру, смущенную тяжелым недоумением, и Павел, преклонив голову, сотворил в душе горячую молитву, прося Господа умудрить его.

И, вразумленный свыше, он успокоил Помпонию, рассеяв ее опасения, что сын ее, как не восприявший крещения, будет осужден на гибель, и объяснил ей, что в смерти сына, почившего вечным сном ранее, чем он успел искуситься на поприще пороков и зла, ей следует видеть, напротив, великую милость Небесного Отца, Которого пути неисповедимы и Который, может быть, послал такую преждевременную кончину юноше только для того, чтобы спасти его от водоворота и пучины зла, разврата и искушений века. Затем, взяв из рук Луки свиток, он прочел вслух следующие слова: «И будете ненавидимы всеми за имя Мое; но и волос с головы вашей не пропадет; терпением вашим спасайте души ваши».

— Горе мне, несчастной! — воскликнула в своем отчаянии Помпония; — могу ли я верить в обещание, что ни единый волос с головы нашей не пропадет, если чувствую, что самое сердце мое готово разорваться на части от боли.

Однако, апостол вразумил бедную женщину, объяснив ей, что не о земном говорил Господь, когда дал такое обещание; и что, Напротив, Он предупредил нас, что горе, невзгоды и всякие бедствия будут неизбежным нашим уделом в этом мире. Затем он стал уговаривать Помпонию выкинуть из головы всякую мысль о мести и всякое желание сделаться орудием ускорения минуты грядущей кары тирана. «Предоставь его гневу Всевышнего: „У меня отмщение и воздаяние“», говорит Господь.

Укрепленная беседою с апостолом, в своей еще молодой, неокрепшей вере во Христа, Помпония постепенно перешла от отчаяния к светлой надежде, и если она все еще не могла перестать оплакивать свою тяжелую утрату, то теперь эти слезы были только естественным выражением материнского чувства, вызванного смертью сына. Возвратясь к себе домой, Помпония, в свою очередь, своими внушениями помогла мужу не падать духом, а мужественно перенести тяжелое испытание, и даже уговорила его заменить избранную им для надгробного памятника сына надпись: «Я Авль, сын Авла Плавтия, взываю против богов, так несправедливо отнявших у меня жизнь на заре юных дней моих», словами: «Почий с миром».

— А к этому, если хочешь, прибавь стих Еврипида: «Кто скажет, не жизнь ли есть смерть, смерть — жизнь?»

Помпония была лишь одной из многих и многих, которых из тюрьмы своей утешил апостол Павел, ободрил словом, наставил и укрепил в новой вере, и это сознание, что и самое заключение его служить делу распространения учения Христа, мало-помалу все более и более проникая через него не только в ряды избранного войска цезаря, но и в самый дворец его, было одним из источников того радостного настроения духа, каким проникнуто его послание из Рима к его возлюбленным филиппийцам.

Спустя некоторое время после посещения Помпонии, к Павлу в келью вошел нерешительным шагом, и с смущенно опущенным взором молодой человек. С свойственной ему приветливостью встретил его Павел и усадил возле себя.

— Ты не узнаешь меня? — спросил его робко посетитель.

— Нет, не узнаю, — вглядываясь в гостя, ответил апостол; — а между тем, мне кажется, словно лицо твое мне знакомо; но где видел я тебя — не помню. Не Евтих ли ты из Трои?

— Нет, — ответил молодой человек и, взглянув боязливо на преторианца, прибавил шепотом: — о, и я христианин или, вернее сказать, был им когда-то.

— Не бойся, говори смело при мне, — заметил Цельс, — я тоже брат твой во Христе.

— В таком случае, мне незачем скрываться, — сказал молодой человек, снимая с головы плащ, прикрывающий его кудрявые черные волосы и часть лица; — и теперь ты, конечно, узнаешь меня. Ты видел меня в Ефесе, где своим словом поучал меня, пришедшего в этот город с моим господином Филимоном из Колосс.

— Онезим! — воскликнул апостол. — Приветствую тебя, сын мой, желанным гостем у себя, хотя и слышал я от многих и не раз прискорбные вещи о тебе и о твоем поведении.

— Увы! были эти слухи обо мне правдивы, — воскликнул Онезим и, преклонив колени перед старцем, припал губами к его руке. — Выслушай исповедь мою, о мой отец; дай мне принести чистосердечное покаяние во всех злых делах, совершенных мною. Начал я свой длинный ряд преступных дел кражею денег у Филимона, и, украв их, бежал от него; предался разврату и, спустившись до последней ступени нравственного падения, кончил тем, что отрекся от истинной веры. Скажи мне, может ли такой великий грешник, каким сделался я, надеяться получить милость и прощение?

— Сын мой, Бог дарует прощение всем, кто обращается к нему с раскаянием и молитвой и старается заслужить это прощение, — ответил кротко ему апостол.

— Но ты не знаешь еще всей глубины моего падения, отец мой. Убежав от Филимона, я вторично сделался вором; пьянствовал и развратничал с такими же, как я, пьяницами и развратниками; был нечестив с нечестивыми, предавался порокам с порочными; обманывал доверие ближнего к себе; сидел в невольничьем остроге, был в школе гладиаторов, выступал борцом на арене амфитеатра и два раза замышлял убийство. Могу ли я после всего этого надеяться, что Бог простит меня?

— Конечно, прегрешения твои велики и тяжки, сын мой, — сказал Павел; — но разве не такими же недостойными прощения грешниками были многие из тех, которые именем Господа нашего Иисуса и Духа Святого были однако прощены, омыты и оправданы?

— Но те, может быть, не были отступниками, не отрекались от истинного Бога? — возразил Онезим.

— Онезим, Онезим, не слыхал ты разве никогда, что Христос Бог наш велел нам прощать нашим братьям не «до семи, но до седмижды семидесяти раз?». Неужели же будет Он к нам в меньшей степени милостив, чем требует, чтобы были мы по отношению к ближнему? Говорю тебе, упование свое полагай на бесконечное Его милосердие. К нему приходили слепой, и прокаженный, и мытарь, и расслабленный, и та, из которой были выгнаны семь бесов, и все они получили исцеление — были прощены. Ступай же к нему и ты, и как прокаженный, как одержимый злым бесом, если уже иначе ты не можешь, моли Его, и Он исцелит тебя — простит. Но скажи мне, сам ты искал ли Его до сих пор?

— Нет, отец, я не дерзал, — тихо проговорил фригиец, — со дня, как совершил я кражу и бежал в сознании, что я вор, мной овладело сомнение, достоин ли я общения с Богом и пожелает ли Он внять молитве такого, как я. Черная туча безрассветного отчаяния скрыла Лик Господний от грешных глаз моих. Да, я чувствую, что Бог отвергнул меня от себя! — воскликнул Онезим, в порыве горького отчаяния ломая себе руки. — Путь мой один с путем несчастных, которых злобу и скверность я познал и возненавидел, и отвращения к этому пути полна душа моя. Только недавно, каких-нибудь недели две тому назад, мелькнула передо мной надежда на возможность новой жизнью смыть прежние грехи.