Гюстав Флобер - Зороастр

— Немного погодя, немного погодя, — отвечала царица. — Теперь еще рано, а она, вероятно, устала с дороги.

Наступила пауза. Зороастр посмотрел на прекрасную царицу, спрашивая себя, изменилась она или нет. Взгляд его сделался пристальнее, чем он сам того желал, так что Атосса внезапно подняла глаза и встретила устремленный на нее взор.

— Много времени прошло с тех пор, как мы виделись с тобой, Зороастр, — сказала она торопливо. — Ты счастлив на военном поприще, я вижу на твоей шее царскую цепь.

Она подняла руку к звеньям, как бы для того, чтоб ощупать их.

— Но как она похожа на цепь, которая была на шее Дария, когда он отправлялся в Вавилон! Да, в самом деле! На нем не было ее, когда он вернулся! Это, без сомнения, его цепь; за что подарил он ее тебе?

— Это правда, — ответил он, — великий царь, да живет он во веки, собственноручно возложил мне на шею эту цепь вчера вечером, во время своей остановки на дороге, вероятно, в награду за некоторые качества, которые он предполагает в своем слуге Зороастре.

— Качества? Какие качества?

— Царица не может ожидать, чтоб я стал искренно восхвалять самого себя. Как бы то ни было, я готов умереть за великого царя. Он знает это. Да продлятся дни его вовеки!

— Быть может, одним из этих качеств было успешное выполнение необычайно трудной задачи, возложенной на тебя недавно, — сказала Атосса насмешливо.

— Задачи?

— Ну да, разве не ты провез, среди неисчислимых опасностей и трудностей, несколько еврейских женщин и не только доставил их целыми и невредимыми, но до такой степени заботился об их удобствах, что они даже не утомились, не испытали ни разу во время пути ни голода, ни жажды, не потеряли ни одного маленького ящичка с ароматами, ни одной хотя бы самой крошечной золотой булавки? Как же не заслужил ты того, чтобы царь надел тебе на шею свою цепь и назвал тебя своим другом?

— Награда несомненно превышает мою заслугу. Не велик тот подвиг, который пришлось мне совершить, хотя в наше время человек может выехать из Мидии при одном царе и достигнуть Суз при другом. Царице известно лучше, чем кому-либо, какие внезапные перемены могут случаться в монархии, — ответил Зороастр, спокойно глядя ей в лицо.

И та, которая была женою Камбиза и женою убитого Гоматы-Смердиза, а теперь сделалась женою Дария, опустила глаза и безмолвствовала, вертя в своих прекрасных руках запечатанный свиток.

Пока они разговаривали, солнце поднялось выше, и лучи его становились все жгучей в прозрачном воздухе. Туман, покрывавший город, рассеялся, и все улицы и площади оживились шумными продавцами и покупателями, громкий говор и споры которых долетали до дворца, словно непрерывное жужжанье пчелиного роя. Царица поднялась с своего кресла.

— Здесь слишком жарко, — сказала она и снова направилась к лестнице. Зороастр почтительно последовал за нею. Атосса не прерывала молчания, пока не дошла до ступеней. Здесь она остановилась, и в ту минуту, как Зороастр низко склонился перед нею, посмотрела на него своими ясными синими глазами.

— Ты сделался очень сдержан за эти четыре года, — мягко сказала она ему. — Ты был откровенный и не казался таким царедворцем. Я все та же, мы должны быть по-прежнему друзьями.

Зороастр ответил не сразу.

— Я слуга великого царя, — медленно произнес он. — Стало быть, я слуга и царицы.

Атосса слегка подняла тонкие брови, и по ее прекрасному лицу впервые пробежала тень досады, придавшая ей суровый вид.

— Я царица, — сказала она холодно. — Царь может брать себе других жен, но я останусь царицей. Смотри же, будь и в самом деле моим слугой! — Затем, завернувшись в свой плащ и поставив одну ногу на ступеньку, она кончиками пальцев коснулась плеча Зороастра и прибавила с внезапной улыбкой: — А я буду твоим другом!

С этими словами она спустилась по лестнице и скрылась из вида.

Он снова стал медленно ходить по террасе, обдумывая свое положение. Царица, очевидно, догадывалась о его любви к Негуште, и Зороастр был убежден, что это вызывало ее неудовольствие. Под прекрасными чертами лица, под наружною искренностью и мягкостью молодой царицы таится глубокий ум, непреклонное честолюбие и холодный, безграничный эгоизм. Зороастр относился к ней недоверчиво, но должен был угождать ее капризам и быть действительно для нее другом. Он всего только начальник пятисотенного отряда, хотя и пользуется благоволением при дворе. К тому же, он не питает к царице ничего, кроме самой непритворной приязни.

В те времена при дворе царила распущенность нравов. Энергичный, мужественный Дарий положил предел разврату, подобно тому, как наездник укрощает невыезженного коня, накидывая ему на шею петлю. Царь оставил в силе старинный обычай, позволявший иметь до четырех жен, и сам вскоре подал пример этому, но решил сокрушить одним ударом все развратное здание придворной жизни и не потерпел ни малейшего противоречия своей воле. Он взял себе в жены Атоссу, — во-первых, потому, что она была самою красивою женщиной в Персии и, во-вторых, потому, что он угадывал ее замечательный ум и способность к делам, и был уверен, что сумеет воспользоваться ими по своему желанию. Что касается самой Атоссы, она ни на минуту не поколебалась дать свое согласие на брак с ним, — она управляла своими прежними мужьями и думала, что будет управлять и Дарием к возвеличению своего могущества. Царь пока еще не взял себе второй жены, хотя он смотрел все с большим и большим восхищением на юную, пятнадцатилетнюю Артистонэ, младшую дочь Кира и родную сестру Атоссы.

Все это было известно Зороастру, и после встречи с царицей он понял, что она желает установить свое влияние на него.

Но после поединка с царем он поклялся служить ему верой и правдой и боялся, что планы Атоссы столкнутся с намерениями царя.

Поэтому он холодно принял ее предложение быть ему другом и проявил в разговоре с нею самую церемонную учтивость.

С другой стороны, он отлично понимал, что если она вознегодует на его обращение с нею и удостоверится в любви его к Негуште, в ее власти будет породить трудности и осложнения, которых он имел полное основание опасаться.

Она, конечно, узнает, что царь пленился Негуштой. Дарий был почти неспособен к скрытности; мысль и дело следовали у него друг за другом, без всяких колебаний. По большей части он поступал справедливо, потому что побуждения его были благородны и возвышенны. Он говорил то, что думал, и немедленно приводил в исполнение свои слова. Ложь была ему ненавистна, как яд, и единственная неправда, в какой он был повинен, была произнесена им в ту минуту, когда, стараясь добиться доступа в покои Лжесмердиза, он объявил страже, что привез важные вести от своего отца. Он оправдывал эту ложь пред своими сообщниками, шестью остальными князьями, объясняя, что солгал лишь ради того, чтобы спасти Персию, а когда ему выпало на долю занять царский престол, он с величайшею добросовестностью исполнил все данные им обещания относительно освобождения страны от тирании, религиозного деспотизма и вообще от всего, что он называл «ложью».