Сирило Вильяверде - Сесилия Вальдес, или Холм Ангела

— Зачем вы пришли?

— Я возвращаюсь с занятий, — тихо и покорно, но вместе с тем твердо ответил Леонардо.

Сесилия, мельком заглянув в комнату, сделала знак левой рукой, чтобы Леонардо говорил потише, и с жаром добавила:

— А вас недавно видели на Холме Ангела.

— Возможно, я там проходил.

— Однако вы там долго задержались; а расстояние не так уж велико. Ах, какое это проклятие, когда женщина любит!

— Но ведь ничего не изменилось, Селия, я пришел к тебе.

— А кто знает, почему вы опаздываете? Быть может, из-за женщины…

— Только не из-за женщины, клянусь тебе.

— Не клянитесь, потому что тогда я вам верю еще того меньше. Дело в том, что Чепилья уже вернулась из больницы, а вы только-только являетесь, и поговорить нам некогда. Бабушка пришла совсем недавно, помолилась и от усталости, должно быть, задремала; а теперь она то и дело поднимает голову и прислушивается, оберегает мою невинность. — Тут Сесилия снова обернулась назад. — Вам, как видно, не нужна моя дружба, а я — то, дура, жду вас. Будь проклята женщина, которая любит так сильно, как я!

— Радость моя, твое отчаяние просто пугает меня. Жаль, что вышло так неудачно; отложим до завтра.

— Но ведь Чепилья-то не каждый день ходит в больницу.

— Я встал сегодня часов в семь утра. Ты же знаешь, что мы вернулись из Реглы около часа ночи.

— Мне это, однако, не помешало проснуться на рассвете. Я еще с вечера думала о встрече, а вы — нет; вот в чем разница между нами.

— Брось иронический тон, он тебе совсем не к лицу. Ты отлично знаешь, что я боготворю тебя.

— Любовь познается на деле, а не на словах: муж чина, который опаздывает на свидание…

— Не казни меня с такой легкостью. Я же тебе объяснил, почему я задержался. Поверь мне, в душе я об этом бесконечно сожалею и сумею доказать тебе…

— Позднее раскаяние. И к чему эти уверения в любви? Тот, кто любит по-настоящему, не обманывает. А вы меня обманываете. Я глубоко оскорблена. Ступайте прочь! У вас голос — что труба: и разговаривать-то тихо не умеете.

Леонардо схватил руку девушки и поднес ее к губам. Сесилия не оказала ни малейшего сопротивления. Он понял, что буря улеглась и что девушка позволит ему прийти к ней при первой возможности. С этими мыслями он удалился.

Выйдя на улицу О’Рейли, Леонардо заметил шарабан, который, покачиваясь, спускался от ворот Монсеррате; в длиннейшие оглобли, надетые на оси двух огромных колес, была впряжена настоящая кляча. Юноша поставил ногу на подножку экипажа и уселся на кожаную подушку. От резкого движения шарабан тряхнуло, и это привлекло внимание кучера, который сразу же обернулся, чтобы посмотреть, какого седока он заполучил столь неожиданно, без всяких усилий со своей стороны. Седок же, плюхнувшись на сиденье, зычным голосом приказал:

— Домой!

— А где живет молодой сеньор? — спросил, разумеется, испуганный кучер.

— Болван! Неужели не знаешь? На углу улицы Сан-Игнасио и улицы Лус. Пошел!

— А!.. — воскликнул кучер и так стегнул под брюхо бедное животное, что оно вздрогнуло всем своим костлявым телом, почти согнувшись вдвое, то ли от боли, то ли под тяжестью экипажа, седока и кучера.

Пока студент, подпрыгивая как мячик, ехал домой в дребезжащем шарабане, позволим себе немного поразмыслить. На что надеялась Сесилия, поддерживая любовные отношения с Леонардо Гамбоа? Отпрыск богатой семьи, состоявшей в родстве с самыми знатными семьями Гаваны, этот белый юноша готовился в адвокаты. Если бы он и собрался жениться, то, уж конечно, не на девушке низкого происхождения, чье прозвище ясно говорило о ее темном прошлом и о смешанной крови, которую можно было распознать также по волнистым волосам и бронзовому цвету лица. Ее редкостная красота поэтому была относительным и, пожалуй, единственным достоинством, с помощью которого она рассчитывала побеждать сердца мужчин. Но этого было недостаточно, чтобы, выйдя из среды, в которой она родилась и воспитывалась, попасть в тот круг общества, где бывали только белые — хозяева этой страны рабов. Может быть, другие девушки, не обладавшие такой красотой, как она, и даже с большей примесью негритянской крови, общались в ту пору с гаванской знатью и носили дворянские титулы. Но они либо скрывали свое безвестное происхождение, либо родились и воспитывались в роскоши. А золото, как известно, очищает даже самую темную кровь и прикрывает самые крупные физические и нравственные недостатки.

Но как бы естественны ни казались подобные размышления, мы убеждены в том, что они никогда не приходили на ум Сесилии. Она любила со всей непосредственностью своей страстной натуры и видела в белом юноше только нежного возлюбленного, превосходившего многими своими качествами всех юношей ее круга, которые могли помышлять о ее любви и благосклонности. Сесилия всегда считала и надеялась, что рядом с белым мужчиной, сколь бы недозволен ни был такой союз, она сможет подняться, сможет выйти из той убогой среды, в которой сама родилась, не говоря уже о ее будущих детях. Выйди она замуж за мулата, она пала бы в собственных глазах и потеряла бы уважение себе подобных. Вот каковы были заблуждения, господствовавшие в таком обществе, как кубинское.

Тем временем кучер пустил лошадь рысцой вниз по улице О’Рейли, выехал на Кубинскую, пересек наискосок площадь Санта-Клара, завернул затем на улицу Сан-Игнасио и остановился у самого подъезда дома, который ему был указан. Из этого явствует, что кучер-негр отнюдь не заслуживал эпитета «болван», которым наделил его Леонардо, садясь в шарабан. Как только экипаж остановился, студент быстро соскочил на панель и с тем же проворством бросил кучеру монету. Тот поймал ее на лету, поднес к глазам и, увидев «двухколонное» песо, перекрестился, держа монету в руке, затем пришпорил коня и тронулся в путь, крикнув:

— Доброго вам здоровья, молодой сеньор!

Когда Леонардо соскакивал с подножки шарабана на тротуар, ему показалось, что какой-то военный в полной форме отошел от второго окна их дома и быстро зашагал к Старой площади; в то же время за окном мелькнуло хорошо знакомое лицо, и юноша узнал одну из своих сестер. Ускорив шаг, он действительно увидел сквозь решетку сагуана, как Антония, его старшая сестра, приподнимает занавес, чтобы пройти в первую комнату через дверь, которая вела в гостиную. Это неожиданное открытие огорчило брата больше, чем можно было ожидать: перебрав в памяти события дня, он убедился со всей очевидностью, что пока он там, в квартале Ангела, любезничал с мулаткой, здесь, в квартале Сан-Франсиско, некий капитан испанской армии ясным октябрьским утром любезничал с его сестрой. Воспоминание о недавно пережитых им приятных минутах, которое, словно светлое видение, все еще витало перед мысленным взором Леонардо, при виде этой неприятной ему сцены стало тускнеть, а потом и совсем растаяло.