Альфред Нойман - Дьявол

— Нет, Даниель, — сказал он вдруг спокойно и решительно, — я все-таки решил помешать.

Он встал, бросил на стол золотой и вышел из трактира уверенными быстрыми шагами. Барт шел за ним по пятам, так как думал, что мейстер пьян, сможет упасть на улице и расшибиться. Но Оливер был, по-видимому, трезв; он шел по замерзшей земле короткими твердыми шагами, не сбиваясь с дороги, не глядя по сторонам, и без малейших колебаний свернул на потайную тропинку, окаймленную капканами, волчьими ямами и самострелами, по которой и днем идти было небезопасно. Он ни слова не говорил своему спутнику и лишь хрипло восклицал «Нечистый!», «Ле Мовэ!» всякий раз, как гремящий латами патруль преграждал ему дорогу. Недоброе это слово отворяло ему все двери и все ворота.

Он шел все скорее, скорее, прыгая через четыре ступеньки, несся бегом по коридорам; добравшись до своей квартиры, он отослал пыхтящего Даниеля спать и с бешено бьющимся пульсом остановился у дверей своей спальни. Он с шумом скинул тяжелые сапоги, вытер пот со лба и прислушался. Но ему слышен был только хрип в собственной груди. Он громко закашлялся, задвигал стульями, сбросил с себя оружие, так что оно зазвенело о кирпичный пол. Ничто не шелохнулось кругом.

Он тихо позвал, а затем стал звать все громче и громче:

— Анна! Анна! Анна!

Он закричал во весь голос:

— Анна!

Ничто не шелохнулось. Он снял со стены факел и с горькой улыбкой отворил дверь. С этой улыбкой он вошел в спальню. Постель жены была нетронута. Платья были разбросаны там и сям. Баночки с притираниями и серебряные флаконы стояли перед зеркалом раскрыты, — ими только что пользовались. В воздухе пахло амброй, мускусом, миндалем. Оливер вдохнул знакомые ароматы, тихонько провел рукой по полотну подушки, словно то было лицо Анны, и стал смотреть на свою нераскрытую постель, по-прежнему улыбаясь.

И он покинул спальню. С факелом в руках скользил он, словно призрак, по переходам и галереям дворца, по лестницам, мимо недвижных, усталых гвардейцев, поспешно кланявшихся любимцу короля, через дежурную комнату шотландцев, охранявших жилые королевские покои. Сонный офицер вскочил с койки и услужливо доложил заплетающимся языком:

— Его величество еще работает.

Неккер кивнул головой и подошел к двери кабинета. Он тихо постучал условным стуком, ему одному известным, — один долгий удар, два кратких, — и так три раза подряд. Никто не ответил. Дверь была заперта; Неккер осторожно открыл ее своим вторым ключом. Горница была пуста, потайная дверь на винтовую лестницу отворена; сверху доносился заглушенный смех.

Оливер поднялся на цыпочках по лестнице, медленно ступая, останавливаясь на каждой ступеньке. Вот он уже у двери. Ему слышны циничные возгласы Людовика и нежно стонущий шепоток Анны.

— Оливер!.. Оливер!..

Он прижался лицом к двери и впился зубами в занавеску. Так стоял он долгое время. Затем он выпрямился, напружился весь, стиснул зубы и постучал в дверь тем условным стуком, которым только он один мог стучать, — один долгий удар, два кратких, — и так три раза подряд.

Внутри наступила мертвая тишина. Шли минуты. И голос Людовика донесся, почти неузнаваемый:

— Оливер?

Неккер не ответил и с шумом спустился вниз по лестнице. Он успел еще услыхать, как плачет Анна.

Сойдя в кабинет, Неккер уселся на троноподобное кресло короля, за его массивный письменный стол. Он ухватился за резные ручки, изображающие львиные головы, и стал ждать. Тут только почувствовал он опьянение: круглая комната кружилась перед глазами, вращалась вокруг него все быстрее и быстрее. Может быть, это было не опьянение? Может быть, дурман власти бросился ему в голову? Он сидел с надменным лицом и ждал.

Наверху распахнулась дверь, на лестнице послышался шум тяжелых шагов, и в комнату ввалился, шатаясь, Людовик, полураздетый, с одутловатым лицом и обведенными синевой глазами. Он ухватился за стул, чтобы не упасть. Оливер не встал перед ним.

— Я помешал тебе, брат мой? — спросил он короля, не спуская с него взгляда.

— Оливер… — пробормотал Людовик и схватился за голову. Неккер усмехнулся жестокой усмешкой.

— Кто здесь Оливер? Где здесь Оливер?

— Вот Оливер! — вскричал король, ударяя себя в грудь.

Неккер поднял правую бровь и проговорил, подражая звучному голосу Людовика:

— В таком случае, брат мой, возвращайся к госпоже Неккер. Не стану тебе больше мешать.

Людовик сжал пальцами виски и покачал головой.

— Нет, нет, — прошептал он, — сейчас я не могу! Я не могу. Господи, помилуй нас грешных.

— Кто это не может? — громко крикнул Неккер и встал. — Кто здесь король?

Людовик отступил, шатаясь, назад, словно его поразил удар. Но потом справился с собой.

— Я король, — сказал он тихо, словно стыдясь.

— А я кто, государь? — смиренно спросил Оливер.

— Ты, брат мой? Ты — моя совесть.

Людовик внезапно и смущенно отвернулся, тут только почувствовав свою наготу. Оливер снял свой длинный, подбитый мехом плащ и накинул его на плечи королю.

— Государь, — прошептал он, — Оливер был пьян. А король сейчас устал.

— Да, — сказал Людовик; его знобило. Оливер отворил перед ним дверь кабинета и хотел проводить его в спальню. Но король не позволил ему:

— Нет, это ты ступай к госпоже Неккер; я не стану тебе больше мешать. Покойной ночи, друг.

Неккер поклонился.

— Покойной ночи, ваше величество.

Король, завернувшись в плащ и слегка наклонясь вперед, прошел неровным шагом в свои апартаменты. Оливер запер дверь кабинета, поднялся по винтовой лестнице и быстро проскользнул в башню. Анна, сияя белизной, лежала на темных шкурах с широко раскрытыми затуманенными глазами и восковым лицом.

— Оливер… — с замиранием прошептала ока.

— Спи, Анна, — сказал Неккер и легонько поцеловал ее в лоб. — Спи. Король меня сегодня уж не потревожит. Он тоже спит.

Никто из придворных, ни даже сам король, не мог заметить какой-либо перемены в отношении Оливера к Анне, хотя то обстоятельство, что прелестная Анна — фаворитка Людовика, стало вскорости известно не одним только королевским «куманькам». Мейстер, получивший к тому времени дворянство и пожалованный в советники короля, обращался с Анной все так же приветливо. Придворные считали, что он — сговорчивый и терпимый супруг, и это вызывало улыбки. Один лишь Даниель Барт знал, что в те редкие ночи, когда его господин ночует у себя дома, он спит отдельно от Анны. И один лишь Даниель Барт знал, что жесткое лицо Неккера не смягчалось уже теперь и не озарялось светом при взгляде на Анну, и что у Анны пропала ее чарующая улыбка. Но даже Даниель Барт не видел, как постепенно стынет и гаснет Анна, и как становится она чужой ко всему на свете и к самой себе.