Иван Супек - Еретик

Горячий копь пес своего важного господина, глазам которого, несмотря па застилавший их гнев, открывалась неведомая доселе величественная красота края. Жалкие хибарки и обнищавшие вконец крестьяне, работавшие на полях вдоль древнего пути, не могли ее умалить. Причудливые нагромождения скал, редкие сосновые рощи и гибкие кипарисы, олеандры, фиговые деревья, миндаль, огороженные виноградники чередовались на красновато-коричневой почве, подобно узорам огромного ковра, расстеленного у подножий Мосора и Козьяка. Заходящее солнце багровым светом озаряло зеленую поросль, украшенную, точно отлитой из платины короной, венцом горных кряжей. Возбужденный всадник жадно подставлял лицо дуновениям ветерка, и на сердце у него становилось спокойнее. Лишь перейдя рубеж четвертого десятилетия, обрел он душевную силу, и сейчас ничто впереди не казалось ему недостижимым. Полоска берега у подошвы каменных гигантов стала как бы площадкой, с которой по-орлиному свободно взлетала ввысь мечта. Он перешагнет через цепь гор, хотя бы по ту сторону сидел сам боснийский паша, и вернет под свою руку утраченное предками. А окрепнет, соберется с силами, тогда не миновать далматинским епископам, этим суфраганам, папским клевретам и чужеземцам, признания его митрополитом. Итак, во-первых, надобно заставить курию присоединить к его диоцезу дуваньский епископат и не урезывать древнее право примаса… Вот только позорное условие! Выплата пятисот дукатов в год пятном лежала на его чести, низводя на уровень папского сборщика налогов. Дьявольский хвост под архиепископской мантией!

Он дал шпоры тяжело дышавшему скакуну, и тот вновь рванулся в колеблющуюся мглу. На извилистой дороге отчетливо виднелись следы конских копыт, свернуть было некуда. Быстро преодолеваемый подъем возносил и его мысли. Да… достигнуть величия предков! Глаза его увлажнились, и внезапно в трепетном тумане возникла крепость, огромная и чудовищная. Слева и справа ему что-то кричали вооруженные жители Полицы, [31]но он ничего не слышал, продолжая колоть шпорами взмыленного коня. Кто-то выстрелил, предостерегая. Однако распаленный всадник, стоя в стременах, гнал своего скакуна, у которого уже подгибались ноги, и оп то и дело спотыкался на опасном пути. Неудовлетворенность, ненасытность, которые ne могли подавить ни усталость, ни быстрая езда, гнали его вперед. Крутой подъем приводил его в восторг, словно вместе со своим изнемогающим конем он хотел ворваться в ворота на вершине мечты. Вот-вот они оба грянут оземь, но тут из-за поворота дороги послышался знакомый голос. Его поджидал купец Капогроссо со своим караваном.

На отвесной скале вздымалась знаменитая крепость, – в течение столетий перекрывавшая путь в Далматинское Загорье и Боснию. Казалось, сама природа вкупе с мастерами-зодчими создала здесь эти неприступные башни. Взбираясь взглядом по ее бастионам, Доминис вновь и вновь дивился подвигу сплитских горожан и ускоков, выбивших турецкий гарнизон из Клиса; воспоминания о боях, проходивших здесь семь лет назад, волновали его ничуть не меньше собственных тогдашних проблем, которые имели большие последствия лично для него, уединившегося в своем кабинете ученого.

Весть о неслыханном подвиге потрясла католический Запад, издали равнодушно следивший за гибелью хорватов в борьбе с османами. В ночь на 7 апреля 1596 года забытая богом и людьми земля вдруг превратилась в средоточие мировых конфликтов. Знамя короля хорватов и венгров, сменившее мусульманский полумесяц, бросило вызов не только султану, но и уклончивой Венеции, повелительнице Адриатики. Заняв «ворота Далмации», окруженные со всех сторон освободители обратились за помощью к католическим рыцарям, однако в самые критические дни обороны Клиса поддержку им оказал лишь сеньский епископ Антун – тысяча воинов и один генерал, хотя отряд этот был наголову разбит значительно превосходящими турецкими силами вот тут, у этих самых стен, куда сейчас совершает паломничество он, преемник своего погибшего здесь дяди и кума. Все так и должно было закончиться. Легендарный подвиг, который никто не поддержал и которым пренебрегли европейские державы, неминуемо должен был привести к репрессиям как со стороны турок, так и со стороны венецианского провидура. Осыпаемый изъявлениями восторга из Рима и Испании, а чуть погодя весьма скромно поддержанный императорским генералом, хорватский гарнизон держался в течение нескольких месяцев, а потом, истекая кровью, снова передал крепость могущественному завоевателю, выговорив лишь несколько более или менее почетных условий капитуляции. Как бы ни поражала тогда эта авантюра Доминиса, взиравшего на события издали и оценивавшего их с сугубо дипломатической точки зрения, сейчас на месте боя, где сложил голову его дядя, он был охвачен чувством печальной гордости.

– Если б нам удержать Клис! – вырвалось у него из глубины души, когда подошел Капогроссо.

– Наемники венгеро-хорватского короля тоже нас грабили, – с покорностью судьбе произнес тот, – нередко почище турок, когда казна не платила им жалованья. Грабителей не интересовало, чья эта земля. Мы надеялись найти защиту, а вместо этого здесь оказалось гнездо грабежа и насилий.

– Сплитские дворяне и каноники мне рассказывали иначе.

– Ясное дело! Ведь у них имения по ту сторону горы, вот они и не могут примириться с их потерей. А у нас, купцов да ремесленников, только и есть, что свое ремесло, мы собственными руками хлеб зарабатываем, поэтому нам прежде всего нужен мир.

– Вы добровольно приняли власть венецианцев?

– По тогдашним временам у нас не было лучшего выбора – какая ни есть власть, а все передышка. Однако поход на Клис внес еще больше раздоров в нашу общину. Дворяне и капитул, гордясь своей воинской славой, упрекают нас, горожан, что мы, дескать, тогда в сторонке держались…

– И продолжали вести прибыльную торговлю с турками? – не без иронии заметил Доминис.

– Эта наша торговля более всего принесет корысти тебе, архиепископ. Наши караваны – единственное воспоминание для тамошних христиан о добром старом времени. Паша запретил им всякую торговлю поддерживать и вообще лишил их каких-либо прав. А нас, сплитских купцов, венецианцы теснят, еле-еле удается пропуск выговорить. На каждом шагу обиды чинят! А тут еще разбойники появились…

Взволнованный Капогроссо повернулся лицом к мысу, откуда открывался вид на древний город, раздираемый распрями и враждой. Один господь знает, что там может произойти к его возвращению. Да и возвратится ли он живым из опасного путешествия по турецкой Боснии? В городе аристократы называли его предателем за то, что он не поддержал своими деньгами крестовый поход, а у турок он мог угодить на кол как неверный. Рекомендательные письма компаньонов-мусульман служили слабой защитой от разбойников на большой дороге и своевольных турецких начальников.