Иван Супек - Еретик

– Поднимитесь, господин Альберти, я не тот, кому вы должны поклоняться.

– Но кто же вы? Кто? Вы не провозгласите отделение?

– Это не поможет обновлению нашего края. Венецианская республика ныне защищает принципы гражданского права, с помощью которого единственно можно покончить с политическим и религиозным самовластием Было бы ужасно, если б повсюду духовная и светская власть слились воедино.

– Вы, наместник папы, – пришел в ужас его недавний поклонник, – хотите отказать в послушании первосвященнику?

– Я здесь предстоятель. И веления епископа римского не приемлю.

– Ты равен ему?

– Завтра я отправляюсь на корабле в Венецию, чтобы стать бок о бок с защитниками человеческого права…

Ветер наполнял паруса, свистел и играл в снастях над головой. Поддувая с северо-востока, он помогал длинным рядам гребцов под палубой. Ожидался ураган. Большой деревянный челн скрипел, натужно одолевая волны. Удары ветра становились сильнее, и Марк Антоний держался за канат, повернувшись лицом к изжелта-серому Мосору. У подножия каменного исполина, в свете солнечных лучей, создававших контрастную игру теней, притулилась его епархия. В четырехугольнике огромного дворца поднимались башенки разной формы, а над ними высилась белая квадратная колокольня со сдвоенными романскими окнами, сужавшаяся кверху. Опустела резиденция примаса.

Но он вернется сюда, упрямо повторял Доминис, словно споря с ветром, подгонявшим корабль. Он вернется сюда примасом со всеми неотъемлемыми от его титула правами. Истинным главой церкви целого побережья, с признанными законом обязанностями перед севером страны! Ветер яростно бил его по лицу, трепал канат, за который он цеплялся, но он чувствовал себя равным ему и был полон решимости бороться со всеми фуриями…

Тихими и теплыми осенними вечерами на площади Святого Марка бурлил возбужденный люд. Устоять под интердиктом или сокрушенно пасть ниц перед гневным Павлом – в этом заключалась тяжелейшая дилемма для отлученных, которые как никогда прежде стремились доказать свою приверженность католичеству. Выстроенный в византийском стиле собор обрушивал на площадь медь всех своих колоколов, извергая из своего чрева бесконечные процессии. Лишив духовенство Республики права служить мессы совершать крещения и венчания, причащать, устраивать крестные ходы и осуществлять прочие церемонии и обряды пришедший в исступление римский первосвященик ожидал взрыва всеобщего отчаяния и затем сокрушенного покаяния, однако он только раздул давно сдерживаемое негодование. На раздраженные послания его, плебейскую брань и яростные угрозы венецианские правоведы отвечали учтивыми рассуждениями и вескими возражениями Сенат, руководимый мудрым богословом Сарпи, старался вести и поддерживать принципиальный спор, в то время как римские поборники веры во главе со святым отцом глубже и глубже утопали в грязи. Интердикт не заставил венецианцев нарушить верность своему правительству, наоборот, они словно состязались друг с другом, стараясь выглядеть лучшими католиками, нежели надменные римляне. То обстоятельство, что столь высокопоставленные прелаты, как примас Хорватский, отвергли папскую грамоту, явилось серьезной поддержкой для Республики.

Вокруг сплитского архиепископа собирались наиболее убежденные антипаписты, важные чиновники Республики и многие его земляки; в шумных дискуссиях рождались проекты будущих ответных эпистол и грамот.

Безоблачными ночами площадь Святого Марка, замкнутая с трех сторон бесконечными аркадами Прокураций, а с четвертой открытая Дворцу дожей и морю, ограниченная базиликой с восточным орнаментом, выглядела более величественной, чем когда-либо. Когда Хронос вынуждал народ разойтись по домам, возле Марка Антония оставались самые жаркие спорщики и авторитеты ордена «бодрствующих», и среди них чаще всего его ученик Бартол из Падуи и сплитянин Иероним Вендрамин, настоятель церкви святого Маврикия, самый ревностный автор ответов Сената Риму. В тишине, наступавшей после жарких споров, архиепископ чувствовал себя так, будто он оказался в огромном зале со звездными сводами, где вот-вот начнется дискуссия между ним и папой, и с самого дна его души, униженной и алчущей борьбы, рвалось слово бунта:

– Борьба против главенства папы ведется сейчас не. только за сохранение самостоятельности независимого государства, это не только конфликт между двумя правительствами, как иные хотят его изобразить. Здесь решается будущее христианской Европы. Именно потому, что мы католики, а не греки или протестанты, мы можем лишить светской власти римский престол, извечный очаг схизмы ересей и войн. Разодранная на клочки, измученная Европа исцелялась бы в христианском согласии, избавилась бы от турецкого нашествия. Мы, что собрались в этом городе отныне целиком взяли на себя бремя истории. И мы должны выдержать его, выдержать вопреки проклятиям, вопреки сомнениям колеблющихся!

– Выдержим, клянусь своей верой! – уверял Бартол. – С нами все католические государи, кроме Габсбургов, да и народ…

– Хотя многие государи поддерживают позицию нашего Сената, особенно Генрих Четвертый, – осторожно заметил Пьетро Контарини, – однако никто из них в открытую не станет рвать с Римом. Они готовы столкнуть нас в огонь, чтоб нашими руками добывать для себя определенные выгоды. А народ, дорогой Бартол, лучше оставить в покое!

Весь вечер прекрасно осведомленный Контарини бросал иронические замечания и сыпал мрачными прорицаниями. И хотя вряд ли можно было усомниться в его преданности Республике, он тем не менее вызвал недовольство радикальной партии. Его уклончивая позиция свидетельствовала о противоречиях в правящей, хранившей пока молчание, верхушке, что встревожило решительно настроенного Марка Антония.

– Венецианские купцы уже готовы торговать принципами, сеньор Пьетро?

– Высокопреосвященный, – улыбнулся конфидент Сеньории, – конфликт идет между двумя правительствами, а не между принципами.

– Дьявольски точно! – выругался Бартол. – Любое правительство прикрывается принципами, которые ему на руку.

– Поэтому не стоит терять голову из-за принципов, – в той ему продолжал Контарини.

– Я вижу это, – задумчиво произнес Иероним Вендрамин и сочувственно повернулся к своему другу. – Мы оба из Сплита, Маркантун, и мы выше всех поднимаем здесь знамя венецианской независимости от Рима. Ты обращаешься к богословам, а я составил кучу бумаг для тайного совета, однако члены его, кажется, испугались собственной: храбрости.

– Не в том дело, – возразил сеньор Пьетро, – заколебались в курии.

– Я говорю, – не позволил сбить себя настоятель святого Маврикия, – анафемы испугались и Сенат и курия, они боятся, как бы не вмешался народ.