Павел Шестаков - Омут

Техник взял нож, чтобы намазать масло на булку.

— Вы не поняли меня. Я пришла не просить, а поделиться.

— О!..

— Но прежде один вопрос.

— Я весь внимание.

— Как вы собираетесь жить дальше?

Он задержал в руке нож с кусочком янтарного масла.

— Вопрос в некотором смысле исповедальный. К сожалению, мысль о завтрашнем дне — проклятье современного цивилизованного человека. Ученые утверждают, что людоеды в отличие от нас никогда не планируют ничего, кроме ближайшей трапезы.

— Но вы не дикарь.

— Пожалуй. Я думаю, что людоеды добрее несчастливее меня.

— И все-таки?

— Вы о будущем? Что ж… Я хочу преуспеть вместе со страной.

— Разве страна преуспела?

— Страна двинулась новым путем. Оживает торговля. Вы же видите, мы уже едим масло. У меня тоже есть скромные сбережения. Почему бы не вложить их в какое-нибудь маленькое, но надежное дело? Так сказать, кусок хлеба на старость.

— Вы не доживете до старости, Слава, — перебила она жестко. — И вы это прекрасно знаете.

— Не уверен в вашей правоте. Однако Сенека сказал: «Не все ли равно, сколько времени уклоняться от смерти, которой в конце концов все-таки не избегнешь?» И тем не менее он протянул до семидесяти, прежде чем ему вспороли вены. А за что казнить честного торговца?

— Слава! Может быть, я девочка «не так, как все», но это еще не значит, что я идиотка. Зачем вы городите эту чушь о нэпманской лавочке? Во-первых, вас сразу же разоблачат, а во-вторых, разве вы не понимаете, что вся эта новая политика всего лишь большевистский трюк, чтобы заставить дураков вытряхнуть кошельки?

— Вы так думаете?

— Ленин так думает. Но главное, в-третьих. Вы не сможете быть лавочником.

— Мой почтенный родитель был коммерсант.

— А вы налетчик.

Техник сморщился:

— Как я не люблю это слово! Если б вы, Сонечка, знали, как оно мне не нравится. Оно коробит меня, раздражает.

— Почему?

— Я люблю точность. Нужно говорить не «налетчик», а «налет»! Так назывались на Руси издревле те, кого с легкой руки французов прозвали в двенадцатом году партизанами.

— Значит, вы партизан?

— Ни в коем случае! Партизан — это один из партии, я не хочу быть ни в какой партии — ни в политической, ни в партии ссыльно-каторжных. Я сам по себе. Я — налет. Вихрь, поражающий на лету. И я самолюбив. Меня отталкивает уничижительный суффикс «чик». Нет, Сонечка, я не налетчик, я — налет. Вы чувствуете разницу? Я убедил вас?

— Вполне. Ваши лингвистические изыскания производят впечатление. Для будущего лавочника вы весьма образованны. Но читаете ли вы газеты?

— Газеты? — удивился Техник.

— Да. Эти серые листки, которые ежедневно обещают вам неизбежную революционную кару?

— Еще бы! Я даже делаю из них вырезки.

— Коллекционируете сообщения о смертных приговорах?

— Вы почти не ошиблись.

Техник вытащил из внутреннего кармана френча бумажник и извлек из него клочок плохой газетной бумаги.

— Вот, например. Прошу ознакомиться.

Софи прочитала:

«Приказ по городской милиции № 71.

Кровью лучших своих товарищей милиция запечатлела свою преданность рабоче-крестьянской власти. Около двухсот работников милиции погибли на боевом посту в борьбе с наймитами капитала.

С целью увековечения имен погибших и погибающих работников милиции учредить „Книгу памяти погибших работников милиции“.

Ныне в этом скорбном списке сто восемьдесят шесть фамилий».

— Каково сказано — «погибших и погибающих», — повторила Софи, и глаза ее блеснули. — Вам не хочется округлить эту цифру?

— Я не люблю стрельбу.

— А если она принесет вам состояние?

— Я скромен.

— Оставьте. Я говорю серьезно. Речь идет о сумме, которой хватит на всю жизнь. И на какую! Разве нас не привлекает настоящая жизнь?

— Где она, Соня? — откликнулся Техник меланхолично.

— Там.

Она показала чайной ложкой на запад.

Но он только покачал головой.

— Как сказал Марк Аврелий, какая разница, на каком клочке земли мы пресмыкаемся? Ничтожна жизнь каждого, ничтожен тот уголок земли, где он живет… И, кроме того, там нужен оборотный капитал в твердой валюте.

— Именно такой я и хочу, вам предложить.

Техник посмотрел с насмешливым интересом.

— Вы приобрели на толкучке лампу Аладдина?

— Нет, я кое-что узнала из газет.

— Забавно. Хотелось бы почитать.

— Пожалуйста.

Софи раскрыла сумочку, и теперь уже в руках Техника оказалась вырезка из газеты.

Он бегло просмотрел ее.

«…В здании бывшей городской управы всю ночь кипела работа, писались ордера на обыски, проводили задержания, шел допрос, освобождали случайно задержанных. И делал это пролетариат.

…собралось свыше двух тысяч человек, которые с энтузиазмом отозвались на призыв Военно-Революционного комитета пойти и проделать эту работу…

В эти дни проводится целый ряд мер для укрепления Советской власти… Пусть буржуазия плачется по поводу расправы с ее классовыми братьями! Фактически ничего подобного не было: расстрелы не проводились, а больше всего буржуазию страшило то, что ей не было выхода, что придется расстаться с бессовестно награбленным у трудового народа…»

— Что это, Соня?

— Статья. Она называется «Повальные обыски и диктатура пролетариата». Автор — здешний наместник Дзержинского, некий Третьяков.

— Ну и что?

— Ему можно верить.

— Да кто ж ему не верит! Эту ночку состоятельные граждане запомнят надолго. Как он пишет: «кипела работа», «свыше двух тысяч с энтузиазмом…» Подумать только, что значит потрошить карманы во имя идеи! Это вам не рутинный налет на поезд с нищими.

— Не на идею они работали.

— Разве они поделили конфискованное между собой?

— Нет. Они оставили его нам.

Техник рассмеялся.

— Милая! Это же было в прошлом году. Все ценности давно брошены в жертвенный костер мировой революции. Где-нибудь в Германии, разоруженной в Версале, на них приобретены за границей винтовки, которые по ночам протирают тряпочкой аккуратные немецкие пролетарии в ожидании команды Коминтерна. А сами ценности там, где им и положено быть, — снова у богачей. Украшают дам на Елисейских Полях.

— Вы ошибаетесь. Они находятся в подвале нашего городского банка, бывшего Коммерческого.

— Вы шутите?

— Такими сведениями не шутят.

— Откуда же у вас эти феерические сведения?

— У меня есть добрый друг в банке.

— И он не уберег тайну вклада?

— Можно считать и так.

— Ваш друг, надеюсь, серьезный человек?

— Да.

Техник подставил чашку под струйку кипятка.

— Хорошо. Предположим, что ценности в банке. Но вы знаете, как он охраняется? Одни стены метра полтора толщиной. Это же был солидный, известный на всю Россию банк. Он гарантировал интересы вкладчиков.