Павел Шестаков - Омут

— Вы меня ставите в безвыходное положение.

— Совершенно верно, — охотно согласился Техник и качнулся в кресле.

Жилец Самойловича оказался небольшого роста, но очень аккуратно сложенным человеком с русыми волосами, разделенными на прямой пробор, в серой рубашке навыпуск, подпоясанной узким ремешком, и в узком галстуке.

— С кем имею честь? — спросил он негромко, но спокойно.

Самойлович затруднился с ответом, но Техник выручил его:

— Вы пока свободны. Я сам представлюсь.

— Очень хорошо. Я посижу с женой. Вы же знаете, у меня больная жена.

— Кланяйтесь, — кивнул ему Техник.

Самойлович вышел с облегчением.

— Какой нервный человек, — проговорил Техник вслед. — С его-то комплекцией! Того и гляди удар хватит.

Жилец ничем не откликнулся. Он стоял все в том же невозмутимом ожидании.

— Вы спросили, кто я? Да ведь вам известно. Я — это я. А вы, если не ошибаюсь, Волков Владимир Артемьевич?

Тот чуть наклонил голову:

— Чем могу служить?

— Многим. Меня интересует сплетня о пароходе.

— Сплетни не собираю.

— Тем лучше. Доверьте мне истину.

Владимир Артемьевич с большим усилием сдерживал замешательство. Барановский приказал передать сведения Самойловичу. Появление Техника было для него неожиданностью, он не знал, для кого и зачем передаются сведения, не знал, как поступить.

— Я не уполномочен.

— И не надо. Доверьтесь так, по любви.

— Не имею полномочий, — сказал он все тем же тоном и отвернулся к зашторенному окну.

«Сейчас я узнаю все, — подумал Техник, — хотя это и сопряжено с некоторым риском. Но истина того стоит».

— Вы напрасно упрямитесь. Я мог бы заковать вас и бросить в темницу, пытать огнем и водой, но я благородный человек, я предъявлю вам верительные грамоты.

«Это он. Я играю наверняка».

— Как говорится, лучше один раз увидеть, чем долго слушать. Посмотрите.

Он достал из кармана лист бумаги и развернул его, не выпуская из рук.

Но Владимир Артемьевич и не попытался, подобно тигру, ринуться к этому листу. Он лишь по-прежнему спокойно рассмотрел его в руках Техника.

— Ну и что? — спросил он.

— Склоняюсь перед вашим бесстрастием. Ни Рафаэль, ни Тициан не взирали так равнодушно на собственные творения.

— Что вы хотите сказать?

— Разве это не вы рисовали?

Владимир Артемьевич молчал. Техник и не догадывался, какие чувства крылись за этим молчанием.

— Чего вы ждете от меня?

— Только не последнего слова. Ведь вы понимаете, что я не чекист, не шантажист и тем более не заплечных дел мастер.

— Кто же вы? — спросил Владимир Артемьевич, и по его губам пробежала гримаса.

— Я ваш соратник, — ответил Техник и слегка раскачался в кресле.

— Теперь мне понятно.

Гримаса проплыла в обратную сторону.

— Отлично. И, как говорят французы, — кураж! Что по-нашему значит «смелее».

— Пароход отправляется двадцать седьмого. Если будут изменения, вы узнаете.

— А сумма?

Владимир Артемьевич расстегнул карман на рубашке, достал карандаш и небольшую записную книжку, вырвал оттуда листок и, не сказав ни слова, четко обозначил на нем цифру и показал Технику.

— Это меня устраивает.

Волков неторопливо разорвал бумажку в мелкие клочки.

— Лев Евсеич! — произнес Техник, повысив голос. — Добро пожаловать к нам. Скорее, скорее! И не притворяйтесь, что вы оказываете первую помощь страдающей супруге. Я прекрасно слышал, как вы страстно дышали, Подслушивая за дверью. Скорей, скорей к нам.

Самойлович однако выдержал пару минут, прежде чем появился, явно довольный.

— А вы боялись за ваше зеркало! Позор. Разве можно так плохо думать о своих гостях? Настоящие джентльмены никогда не позволят себе… И по такому случаю достаньте из фамильных подвалов замшелую бутылку. Выпьем за тройственное согласие. Вы готовы, Владимир Артемьевич?

— Благодарю, я нездоров.

Самойлович остановился у шкафчика.

— Сочувствую, — сказал Техник. — А я позволю себе, с вашего разрешения. Что вас смутило, Лев Евсеич?

— Я могу быть свободен? — спросил Владимир Артемьевич.

— Если вы спешите.

— Да, у меня есть неотложное дело.

Волков вышел, хотя по его походке, все тем же сдержанным движениям и нельзя было заключить, что он особенно спешит.

Он прошел в свою комнату, убранную с канцелярской аккуратностью, характерной для самого жильца, и присел к столу. За столом Владимир Артемьевич просидел довольно долго и неподвижно, уставившись в одну точку, потом выдвинул боковой ящик и достал лист бумаги. Некоторое время он рассматривал чистую бумагу, будто хотел прочитать невидимые строки, но не нашел их и снял круглую никелированную крышечку со стеклянной чернильницы кубической формы. Обмакнув в чернила простую ученическую ручку со стальным перышком, Владимир Артемьевич написал мелким, но очень четким почерком, буквами старого правописания:

«Ваше высокоблагородие, господин подполковник!»

Однако это обращение почему-то не удовлетворило его, и он, после некоторого раздумья, зачеркнул слова «ваше высокоблагородие», проведя по ним пером и оставляя по обе стороны от линии крошечные чернильные брызги. Затем он сложил и разорвал лист и положил разорванные клочки в бронзовую пепельницу.

Взяв новый лист, Владимир Артемьевич вывел в обращении только два слова:

«Господин подполковник!»

И снова задумался, откинувшись на спинку стула.

Так он и писал. Медленно, обдумывая каждое слово, сразу набело, без помарок — и исправлений. Писал долго. Когда стемнело, включил электрическую лампочку, свисавшую с потолка посреди комнаты, без абажура.

Получилось следующее:

«Сегодня я имел возможность собственными глазами убедиться в том, что дело, которому я поклялся служить, находится в нечистых руках.

С Вашего, несомненно, ведома ко мне явился субъект, в котором я без труда узнал бандита, известного по кличке Техник, и предъявил документ, исполненный моей рукой в единственном экземпляре, специально для Вас. Более того, в хамской фиглярской манере вышеупомянутый субъект позволил назвать меня своим соратником и потребовал назвать срок и сообщить другие сведения о рейсе парохода „Пролетарий“.

Сопоставив его требования с Вашим указанием предоставить аналогичные сведения другому господину, я вынужден сделать — из вышеизложенного следующие выводы:

1. Вы сотрудничаете с преступниками.

2. Операция, задуманная мной как мера справедливого изъятия похищенных большевиками ценностей с целью использования их в ходе борьбы за освобождение Родины, доверена Вами человеку, который по законодательным нормам как императорского российского правительства, так и любого из белых движений подлежит смертной казни за многочисленные уголовные преступления.