Павел Шестаков - Омут

А в памяти уже возникал, слышался нетвердый голос Юрия: «Булочная… Софи…»

— Разрешите мне немедленно проверить…

— Булочную?

— Да.

Третьяков присмотрелся.

— Ты, никак, встрепенулся?

— Разрешите проверить.

Шумов глянул на окно. Оно уже выделялось светлым квадратом.

— Прямо сейчас побежишь? — усмехнулся Третьяков.

— Чем раньше, тем лучше.

— Из чего исходишь?

— Сначала проверить нужно. Но не сомневаюсь: речь идет о подкопе. Судите сами! Что значит «исполненный документ»? Идея, изложенная на бумаге? Кто ж такие идеи в подполье бумаге доверит? Если и напишет, сожжет тут же. В их положении входящие — исходящие не хранят. Хранят только то, без чего обойтись невозможно.

— План?

— Но не операции, конечно, а чертеж, схема.

— И для нападения план помещений нужен.

— Для подкопа. И он в руках у Техника. И не только в руках. Там уже, наверно, работа кипит.

— Быстро у тебя воображение работает.

— Да ведь медлить нельзя. Самойлович-то о письме скажет! Нужно его взять.

Третьяков покачал головой:

— Нам они все нужны. Нельзя допустить, чтобы половина ускользнула.

— Но Самойлович…

— Не нажимай. Я так думаю: о ценностях Самойлович не скажет.

— Почему? — удивился Шумов.

— Не тот человек. Во-первых, даром подарки не раздает.

— Продаст, значит.

— Это ему продавать не только не выгодно, но и очень даже опасно. Зачем ему в такое дело встревать? Его хата тут с краю. Это во-вторых. И последнее. Самое для него сейчас лучшее, чтобы Техник вообще исчез, понимаешь?

Третьяков рассчитал верно.

Самойловичу было необходимо повидать Техника. Он был и хитер, и труслив, и осторожен, но при необходимости умел пойти и на риск. Без риска нет коммерции — эту истину он усвоил давно, а теперь речь уже не о коммерции шла, а о свободе и самой жизни. Впрочем, после смерти дочери, которая скончалась в ссылке от чахотки, ничего, кроме денег, в жизни у него не осталось. Можно даже сказать, что не деньги оставались у него и при нем, а он при деньгах. Жизнь, в сущности, была уже изжита и прожита, а он цеплялся за нее, ловчил и боролся, чтобы продлить не столько собственные дни, сколько дни своего «капитала».

И, одолев себя, Самойлович пришел в маленькую, незаметную комнату в чайной, хозяину которой Техник оказывал доверие.

Они расположились за столиком с закуской и вином, но на предложение Техника выпить Самойлович только руками замахал:

— Вы что? Я сюда по делу пришел.

— А я? — ответил Техник. — Но вы, между прочим, мой гость, и я хочу ответить гостеприимством на гостеприимство. Хотя, между нами, вы меня не очень щедро встречали.

— Зачем эти счеты?

— Вот именно. Поэтому прошу! Приличное Абрау.

— Еще что! Для моей печени это яд.

— Ай-я-яй! Когда же вы успели погубить печень?

— Оставьте. Вы же не доктор. А я не в больницу пришел. Я вам принес важное известие.

— Я весь внимание.

— Лучше бы вы слушали меня, когда не хотели слушать. Я же у вас спрашивал, зачем вам этот Волков? Я бы сам вам сообщил все, что вам нужно.

— Я не играю в испорченный телефон.

— Так вам понадобилось разбить аппарат!

— Пардон, я к нему пальцем не прикоснулся.

— Вы хуже сделали. Что вы с ним делали, что он решил на себя руки наложить и вообще умер?

— Решил или умер? — спросил Техник, отставляя бокал.

— Решил и умер. То есть он не успел, он сам умер.

— Я ничего не понимаю. Расскажите вразумительно.

Самойлович рассказал.

Техник слушал, не перебивая и не меняя выражения лица.

— Прискорбно. По-моему, это был благородный человек, джентльмен, по-английски.

— Я знаю.

— Английский язык? Эскьюз ми! До сих пор я был знаком только с одним полиглотом. Вы второй.

— Мне очень приятно, что вы сравнили меня с разбойником с большой дороги, но я вам должен сказать, что покойный Волков лично вас джентльменом не считал.

— Как вы смогли столь глубоко проникнуть в его больное сердце? Это были его последние слова?

— Если хотите, то да! — сказал Самойлович с некоторым торжеством.

— Однако вы сказали, что он умер в одиночестве.

— Разве вы не знаете, что самоубийцы любят писать предсмертные письма?

— Записки, скорее?

— Я же вам сказал, письма. Значит, письмо.

— Он доверил вам свою последнюю волю?

— Он не мне писал.

— Кому же, если не секрет?

— А зачем я сюда пришел?

— Чтобы известить меня о смерти Волкова?

— Это вы бы и так узнали. Я пришел сказать про письмо.

— Итак, кому?

— Он писал вашему шефу.

Техник пожал плечами.

— Чушь! Не оскорбляйте меня, Лев Евсеич. У меня нет и не может быть шефа. Я свободный художник.

— А подполковник?

— Какой подполковник! Видит бог, я не подчиняюсь даже генералу. Я вообще после свержения государя никому не подчинялся. Меня это вполне устраивает.

— Я вам говорю, что было в письме.

— Оно у вас? Вы хотите получить деньги?

Самойлович фыркнул:

— Смешно. Зачем вы так ставите вопрос? Если бы письмо было у меня, я бы не взял с вас денег, потому что я не шантажист. Но письмо не у меня.

— Где же оно?

— С вашего разрешения, в чека.

— Вам там доверяют?

— Не дай бог. Но я же им звонил, что у меня умер человек, они приехали и нашли у него в кармане письмо.

— И вы не догадались ознакомиться с содержимым его карманов до их приезда? Я не верю, Лев Евсеич.

— Что ж вы думаете, я бы отдал им письмо, которое на меня самого тень бросает?

— Ладно. Откуда вы знаете, что там написано?

— Они мне показали. Они спрашивали про вас.

— Что там было написано? — слегка повысил голос Техник.

— Он написал, что он честный человек и сражается за идею, а полковник, ваш шеф…

— Я же разъяснил…

— Хорошо, хорошо. А полковник прислал к нему своего бандита. Это о вас, прошу прощения, но так он написал, что ему лучше умереть, чем иметь дело с бесчестными людьми.

Самойловичу явно нравилось повторять неприятные Технику слова, но тот не реагировал на эту маленькую наглость.

— Очень интересно. Так что они спрашивали?

— Сначала они спрашивали, кто такой полковник?

— Вы говорили, подполковник.

— Какая разница, если я не знаю. К Волкову никто не ходил, а если бы и пришел, так, вы думаете, в погонах? Я им так и сказал, что я понятия не имею.

— Что спрашивали обо мне?

— Приходили вы или нет?

— Ну?

— Я же не мог им сказать, я сказал, что нет.

— Предположим. И это все?

— Я думаю, вам полезно знать, что они знают, что вы знаете, когда отправится этот пароход.

— Какой еще пароход?

Самойлович неодобрительно покачал головой.

— Зачем вы так? Вас же интересовал пароход.

— Что я, по-вашему, Христофор Колумб?

— Ради бога! Это ж в письме было написано, что вы приходили узнать про пароход.