Роберт де Ропп - Если я забуду тебя…

Что касается их учения, то тогда у них не было священных книг, и они передавали свою доктрину устно от одного человека к другому. Вся доктрина существовала в простых изречениях, каждое из которых они заучивали наизусть, так что могли без ошибок повторить их. В добавлении к этим изречениям, которые говорили открыто, существовали и другие, тщательно оберегаемые, называемые «Священные Изречения», которые передавались лишь тем, кто с помощью постоянной и тяжелой дисциплины достиг уровня сведующего. То, что они называли «Открытыми Изречениями» передавалось рабби Иисусом всем, кто приходил слушать его, и по большей части в форме притч. Притчи касались обыденной жизни — выпечки хлеба, сеяния и жатвы, приготовления вина или строительства дома, так как он очень просто говорил со слушателями и не утомлял их философскими рассуждениями. Но эти притчи, которые рассказывал мн рабби Малкиель, напоминали сокровище, зарытое в поле, и задача слушателей заключалась в том, чтобы откопать это сокровище. Что же до «Священных Изречений», то они говорились только ученикам и никогда не передавались толпам, так что я, не будучи сведущим, ничего не могу о них сказать.

Позднее, во время правления Домициана, когда этот тщеславный император начал гонения на христиан за то, что они отказывались поклоняться его бесполезным изображениям, старейшины церкви решили записать «Открытые Изречения», боясь, что когда так многие христиане гибнут, священное учение может быть утрачено. Так появилась книга, известная как «Изречения Господа», но в позднейших книгах, написанных по гречески, которые теперь называют Евангелиями, я должен сказать, что они содержат много вставок, которых не было в «Изречениях», касающихся чудес и тому подобного, и что все эти вставки попросту отвлекают от ценности учения, так что ни один образованный человек не примет подобных суеверий.

Что же касается каждодневной жизни этих христиан, то нельзя не преклоняться перед их щедростью. С момента крещения любой человек, который стал одним из них, должен перестать считать свое имущество своим, но должен делиться всем, чем владеет со своими собратьями. И потому они владеют всем сообща, и даже когда отправляются в путь не берут с собой денег и провизию, но прибыв к месту назначения, обращаются в дом какого-нибудь христианина, где их принимают словно братьев. Они равнодушны к своему внешнему виду и носят одежду и сандалии до тех пор, пока они не приходят в негодность, считая бесполезным тратить время или деньги на украшения тела, которое ни что иное как тюрьма для души. Душу они считают бессмертной, способной к очищению и совершенству, ведь они уверены, что душа должна подняться и предстать перед Судом, и в этом их доктрина имеет много общего с верой египтян, которые считают, что душа будет взвешена на весах бога Анубиса. Что же до судьбы этих душ после Суда, то они верят, что праведные будут наслаждаться вечным блаженством, а злые будут гореть в неугасимом пламени, и они убеждены, что эти проклятые души никак нельзя будет уничтожить или ослабить их мучения, несмотря на тот факт, что они считают своего Бога бесконечно милосердным.

Во всем этом христиане очень близки к ессеям, самой строгой из трех иудаистских сект — двумя другими являются саддукеи и фарисеи. Даже ходили слухи, что Братство ессеев подготовило и отправило с миссией рабби Иисуса, чтобы он предупредил еврейский народ об опасности и уничтожил душащую хватку первосвященников и фарисеев. Но хотя христиане и ессеи имеют много общего, они различаются в своем отношении к чужеземцам, так как все ессеи еврейской крови и не хотят иметь ничего общего с чужаками, в то время как христиане считают всех людей братьями. Более того, они даже обучают своему учению рабов и беседуют с прокаженными, такую любовь они испытывают к ближним. Таково понятие всеохватывающей любви, предающей их учению благородство, что они получают удовольствие не только от того, что любят тех, кто любит их, но любят и тех, кто их ненавидит. Думаю нет более сложной задачи, чем эта, и потому я преклоняюсь перед этими христианами, хотя многие из тех, что называют себя так, самым плачевным образом оказываются неспособными любить своих врагов. Действительно, в последнее время они так втянулись в метафизическую неразбериху, что иногда ведут себя друг с другом словно звери на арене, а не последователи того, кого они называют Князь мира. Но в те времена, о которых я рассказываю, они не занимались словесными пререканиями, считая, что в любой момент могут быть признаны на суд Божий, и потому были заняты внутренним очищением, а теологические подробности откладывали на потом.

Таким был в моей жизни период мира, во время которого я воспринял идеи, которыми оказали глубокое воздействие на мои мысли и действия. Пока мои раны залечивались, я разговаривал с рабби Малкиелем, говоря, что если бы не данная мной клятва, что я отомщу за убийство отца, к которому теперь добавилось убийство моего брата Марка, я бы попросил крестить меня, чтобы я мог остаться среди них и разделить духовный мир, который они открыли. Но услышав о моей клятве отомстить, рабби вздохнул и спросил, слышал ли я об озере, называемом Асфальтовым, или иначе Мертвом морем, и узнав, что слышал, он рассказал о странных фруктах, что растут на его берегах, которые на вид удивительно вкусны и красивы, но когда их попробуешь, наполняют рот гнилью.

— Такова, Луций, и месть. Пока ее ждешь, она кажется такой желанной, но когда попробуешь — это прах и пепел. Потому что никогда пролитая кровь не искупается кровью, а убийство не исчезает после второго убийства. Но я вижу, что тебе надо следовать за этим призраком, пока ты сам не убедишься в истинности моих слов. Такова твоя судьба. Но когда твоя месть свершиться, и ты осушишь эту чашу до дна, тогда найди меня вновь.

После этого он обнял меня, как обнимал и других, и я не мог сдержать слез при расставании с этими добрыми людьми, которые выходили меня, утешили в гое и вывели из долины смерти. Может быть божественный судья, чьего Страшного суда они ждут, вспомнит милосердие, которым они одарили меня, и включит их в число избранных.

И вот однажды утром я вновь отправился в путь среди гор Иудеи с единственной сумой, где находилось несколько кусков хлеба, данных мне братьями. Чтобы не привлекать внимания грабителей, я облачился в лохмотья нищего и тащился со своими вещами, имея такой жалкий вид, что даже сикарии не стали бы убивать меня. И правда, когда их шайка спустилась ко мне с гор, я разразился такими жалобными стонами, что эти негодяи были тронуты моим видом и дали мне немного мелких денег. Я не вернулся в Кесарию, не желая вторично подвергаться злому преследованию Гессия Флора. Вместо этого я направился в Сирию и пришел в Антиохию, после Рима и Александрии самый богатый и один из красивейших городов империи.