Аркадий Макаров - На той стороне

Отец, хоть и на пенсии, а топора из рук не роняет. У людей деньжата стали появляться: кому сарайчик сгондобить, кому полы перестелить.

Отец какой-то странный стал, вместо денег за работу, как теперь говорят, бартером брал – то тесину, то две принесёт, а то гвоздей карман.

Мать спрашивает:

– Зачем нам доски, Василий? Куда они тебе?

– На гроб! Куда?

– Эт-то сколько же из них можно гробов поделать? На все Бондари!

Из пенсии отец – ни рубля. Выпивал только по праздникам. Приноровился. Азарт к жизни появился. Казённые деньги, которые почтариха приносит – на семью, а вся шабашка вольная. Куда хочу, туда и дену. Бывало, придёт, выпивши, хвалится:

– Вот теперь только жить начал: государству ничего не должен, а оно со мной расплачивается! Значит, есть ещё у них совесть!

У кого «у них «можно было догадаться по поднятым кверху ладоням.

Святая простота! Невдомёк в то время отцу было, что власть и совесть – понятия несовместимые. По крайней мере, я тоже понял это только теперь, когда захватившие стезю власти стали откровенно глумиться над российским народом, когда за выход на работу к станкам, в насмешку, предлагалось с людей брать деньги, а не зарплату выплачивать…

О, времена! О, нравы! Да извинит меня великий классик…

– Дай-ка сюда карандаш да циркуль с линейкой, да и бумагу вот эту дай! – берёт отец у меня широкий лист ватмана, на котором я уже собрался сделать деталировку трёхступенчатой передачи двигателя от трактора.

Преподаватель по труду, бывший механик-самоучка, всю жизнь отработавший в МТС, перед пенсией ушёл в школьные учителя, и теперь, возвращая потерянное время, с помощью самых любознательных своих учеников пытался, пока ещё конструктивно, решить проблему двигателя с КПД 90 %. По его убеждению такой двигатель, размером с тракторный, может потянуть целый железнодорожный состав. А если сделать его размером со спичечную коробку, то мощность его будет в одну лошадиную силу и, пожалуйста, цепляй соху и паши себе, только успевай поворачиваться, а то силы Кориолиса, это он так говорил, будут тебя из борозды выкидывать. С нами он поладил быстро. Иногда, при успешном расчёте какой-нибудь детали, давал закурить. Водкой обещал напоить, когда действующая модель будет готова, а пока – курите! «Беломорканал», очковые папиросы, никому не скажу!

Отец отобрал у меня готовальню, ватман, тушь и, смахнув со стола мою только что сделанную модель комнатного самолётика с резиновым двигателем прямо на пол, обломав ему крылья, ушёл к себе на верстак что-то чертить.

Что такое он там выписывал на бумаге, никому не показывал, прятал ватман на чердаке. Наверное, тоже расчёты какого-нибудь двигателя, работающего на кипячёной воде, с коэффициентом полезного действия в 110 %. Не знаю. Но рисовал долго и усердно, не подпуская к себе никого.

Нарисовав или начертив что-то, совал трубку ватмана в печь, где бумага благополучно превращалась в чёрные ошмётки.

Я попытался разгадать его намерения, но из этого ничего не вышло, только после затылок болел.

– Дай ватман! – требовал отец.

– Не дам портить! Сначала скажи, что хочешь чертить, а потом получишь своё…

– А! Ты ещё поперёк батьки говорить будешь! Я тебе щас скажу! Щас скажу! Давай сюда бумагу, подлец! – следовал хозяйский подзатыльник. – Много будешь знать – скоро состаришься!

Оказывается, вошла отцу в темя блажь – дом перестраивать. Дом каменный, как его переделать? По кирпичам разбирать что ли? Такая овчина не стоит никакой выделки.

Мать – за голову! С ума мужик сошёл! За дядей Серёжей пошла:

– Уйми, брат, муженька! Разорить избу хочет, а ему поперёк ничего не скажи! Погладиться не даётся, старый. Весь двор тёсом, да подсошками завалил, ни пройти ни проехать! Что бы путное было? Одна мелочёвка. А скажи что, как коршун вскакивает. Сходи, брат, покури с ним, может, уговоришь дом не рушить. Время-то тяжёлое. На новый дом мы с ним вдвоём с пенсии не потянем, а на заработанные он гвозди покупает. Куда ему их столько? Сходи, брат…

– Ну, ладно, уговорила. Пойдём!

Приходит Сергей Степанович к нам домой, а отец во дворе сидит. Резцом какие-то вилюшки выстругивает. Совсем в детство впал. Хорошие доски на оскалепки переводит. Стружки одни да щепа с обрезками.

– Здорово, Макарыч! Ты, никак, лапти вздумал плести? Какой-то кочетыг в руках держишь, ковыряешься… Не, из берёзы лапти не получатся. Тут лыко требуется липовое. Драть с комля надо.

– Я тебя, мать-перемать, самого обдеру, как липу, а начну, как ты подсказываешь, с комля! – отец потянулся за обрезком жердины.

– Ну-ну! Шучу, шучу, Макарыч! Меня любопытство разбирает: чегой-то ты гондобить собираешься?

– Не твоё дело! Сверни-ка цигарку, а то у меня руки заняты! – перешёл на миролюбивый лад отец, хитровато прищуриваясь.

Так и не удалось выведать у моего родителя, что он собирается «гондобить».

– Толкач муку покажет! – говорил он всякий раз, когда интересовались его поделками.

Долго дело делается, а время летит быстро. Впереди – вечность!

Когда учился в школе, конца и краю не было видно, ни в ближнем, ни в дальнем вдалеке. А вот, поди ж ты! Незаметно вырос я. Оттолкнул от себя дверь и вышел на простор, на дорогу. А что на дороге видно? Ни звезды, ни Бога, только две извилистые колеи, да ветер свистит в два пальца, да пыль порошит глаза.

Сразу забыл, чему учили в школе. А-а… пошла она, эта учёба, куда подальше! Вон комсомольцы-добровольцы на голубую тайгу любуются, на эстакадах, да на доменных башнях верхолазничают. А я что, очкарик, что ль, какой? Пойду в монтажники! Деньгу всякую зашибать буду, лихо запрокидывая голову, водкой не подавлюсь. Попривык уже втихарца с одноклассниками и одноклассницами, какие побойчее, вкус пробовать. Хорошо! Когда пьёшь, вроде противно, горько, а потом – хорошо!

Когда пришёл в монтажную бригаду, весь участок собрался на меня посмотреть, как я из алюминиевой чашки тюрю из чёрного хлеба с водкой хлебаю. Качали головами:

– Молоток! Подрастёшь, кувалдой будешь!

Но «кувалды» из меня не получилось. Слабоват оказался. Учиться по вечерам стал, потом армия. Так и спасся от судьбы моих сверстников, сгоревших на жизненном ветру, как ни банально это будет сказано: одни по тюрьмам загнулись, другие на ножи не промахнулись, третьи с запойной дури на себя до смерти осерчали.

А-у! Безотцовщина, злое весёлое племя! Только эхо в ушах – отцовщина….овщина….община…

Да, где-то сказано, что человек – животное общественное, но эта община делает человека стадным, особенно подростков с маргинальными наклонностями. Сам знаю. Сам прошёл эти «стёжки-дорожки, где мы встречались после грабёжки».

Стал настоящим монтажником. Оборудование заводов, станки, металлоконструкции, башни всякие монтируем, базис для будущих олигархов готовим, чтобы им хорошо было. За звание «бригады коммунистического труда» боремся. Работа авральная. Бьём – колотим, живём – торопим, жрём – давимся, никак не поправимся! Плоское катаем, круглое таскаем, а что не поддаётся – ломиком.