Аркадий Макаров - На той стороне

Премии – известное дело, в кабак. После и зарплата по капельке по стаканам разливается. Одно слово – монтажники! Народ отвязный, блудливый, бессемейный – настоящие маргиналы. Вот и я с ними…

Спасся. Уцелел. Ушёл в Армию. Служил в ракетных войсках вычислителем. Это теперь компьютеры, миллиард операций в секунду, а тогда выручали железные арифмометры, надёжные, как вся наша бывшая Армия. С полигона «Капустин Яр» на Камчатку наша батарея на учениях ракету пульнула. Как говорили отцы-командиры, – «колышек наколола». А траекторию рассчитывали мы, вычислители, так что отдай отпуск, не греши…

Приехал в отпуск.

Это мы ракеты запускали с Капустина Яра, а служил я в Группе Советских Войск в Германии. Секретность – мышь носа не просунет.

Вот приехал из Германии. Сначала остановился в Тамбове, в родной общаге. Выпили-закусили, потом повторили снова. А как же! Товарищи по жизни! Вспомнили тех, кого не вернёшь и тех, кого скоро воротят. Ударили в ладони. ещё выпили… Утро туманное, утро седое… Спохватился. В Бондари надо ехать. Мать-отца повидать, собой похвалиться, порисоваться – вот, мол, какой вымахал!

Подумал – ошарашу! Они знать не знают, что я в отпуске. Пойду в универмаг, костюмчик примерю. На мне армейская форма, как на корове седло, сидит, весь вид портит. Деньги советские – вот они. Пока не пропиты. На костюм хватит и ещё останется. Деньги – святые, гонорары за два года публикаций в армейских газетах и журналах.

Дело в том, что в Германии мне за каждую напечатанную вещь высылали только бумажные переводы, а гонорары шли на мой счёт, который я сразу же по прибытии в Брест разменял на настоящие деньги.

В Армии мне везло. Публиковали часто и охотно. Даже сумел напечатать несколько стихотворений в альманахе «Впереди пограничных застав», где публиковались переводы и немецких авторов.

Так что, получив деньги в банке, я чувствовал себя настоящим писателем. Вот они, кровные! Не продаётся вдохновенье, но можно рукопись продать, как говорил великий Пушкин.

Тесная броня солдатского сукна за время службы порядком надоела, наскучила до зелёной тоски. Кто служил, тот знает: нудное пришивание ежедневных подворотничков, которые старшина так и старается оторвать за небрежность, с которой они были подшиты, эта вечная подтянутость, выравнивание складок…

Зашли в универмаг, примерили. Я поводил плечами. «Идёт», – сказал друг. Пришлось к костюму покупать рубашку с галстуком, не на гимнастёрку же надевать бостоновую прелесть.

Ах, ёлки зелёные! Туфли надо ещё покупать! Яловые, железом кованые сапоги немецкой выделки снял, передал другу. Примерил туфли цвета настоящего кофе. «Корочки», – сказал восхищённо друг.

Вот теперь всё впору – костюм, галстук, туфли… А шляпу-то забыли! Нашлись деньги и на шляпу. «Ну, ты и фраер!» – цвиркнул сквозь зубы друг, оглядывая меня со всех сторон. Военное обмундирование сложили в сумку.

– Пошли?

– Пошли!

Теперь у гастрономного прилавка, не выбирая, взяли, чем обмыть покупку и чем зажевать то, чем обмывать покупку будем.

Взяли – по-ехали!

Просыпаюсь опять туманным утром. Голова, как вагон переполненный, всё стучит и стучит по стыкам: шпалы, шпалы-шпалы, ехал поезд запоздалый! Не-ет, надо домой! Домой! От десяти положенных мне суток уже двое отщипнул. Сказал другу:

– Всё, аллес, мотаю на вокзал за билетом, старикам покажусь!

– Зачем тебе костылять на поезде, да на попутных шваркаться? У меня конь в борозде стоит.

– Где?

– Пойдём, покажу!

Пошептался с вахтёром, взял у него ключи, открыл подвал. Выкатил краснобёдрую «Яву» – мотоцикл двухтрубный, как реактивный истребитель. Толкнул шпору – истребитель взревел и на дыбы встал.

– Бери! До Бондарей соколом долетишь! Мотоцикл дома оставь. За мной уголовка по следам идёт. Подельники-суки вломили. Мусора всё равно рано или поздно хомутнут. Бери! Через пару лет от «кума» откинусь и «Яву» у тебя заберу, если её не раздолбаешь. А пока катай девок, вспахивай целину. Они, чувихи, это дело любят. Сам знаю. Бери!

Снова хлопнули по рукам. Руки у друга в синих наколках, через один палец по перстню на каждой кисти – тату. В свои двадцать лет он уже успел трижды побывать, как говорят блатняки, у «хозяина».

Опытный был друг мой Колька, по-ихнему Колян. Такая у него воровская кличка была – Колян.

Спасибо Коляну! Сел в седло, опустил руки на руль, да так в седле и остался: натянул на глаза шляпу, ударил пяткой по кик-стартёру, – только пыль крутанулась за колесом. Урчит подо мной зверюга, прибавил газу, ветер ладонями по лицу хлыщет, дорога навзничь, как девка падает – ложится-стелется… Ух, не догонишь!

Жму-нажимаю, кручу ребристую ручку газа – все колдобины мои.

Дорога до Бондарей в то время была грунтовая, «грейдер» – называли сельчане такую дорогу. В сухое время выглаженная – шинами отглажена, шёлком лоснится, ну а в дождь… Что ж, в дождь, как и везде по России, грязь по брюхо. Сиди, жди погоду. На то она и грунтовая, да ещё на элитном чернозёме.

Был август месяц. Сухо. Уборочная машина встречь промчится, только воздухом швыряет, держи руль крепче, а то в кювете кости считать будешь.

Держу руль, глаза – в щёлку, чтобы пылью не забило. Лечу, если не соколом, то ястребом. Вон и церковный купол наш под белым облаком голубеет, звёздочки на нём золотые рассыпаны. Сердце от радости – тук-тук-тук! Дом родимый показался. Улица широкая, а курам деваться некуда, так и лезут под колесо.

У палисадника развернулся, надавил на газ – вот он, я весь, коль не забыли!

Мать в сенцах: «Ах, бес проклятый! Кто же это такого чаду напустил? Трещит под окнами, совести нет!»

Выходит с ведром помоев, окатить хотела, чтоб совесть знал, людей добрых и кур не пугал. Вон во всей улице суматоху поднял!

Выскакиваю из седла. Шляпу на затылок. Смеюсь. Мать ведро выронила, за сердце ухватилась:

– Ой-ой-ой! – глаза протирает. – Да кто же это такой?

Обнимаю мать. Прижалась ко мне, как былинка тонкая. Мать ли это? Или я такой большой вырос, что мать моя вся под ладошкой оказалась…

– Сынок! – выдохнула она и опустилась на лавочку у дома. – Откуда такой? Отец! Отец! – кричит в дом. – Смотри, какой явился! – Опять ко мне: – из Армии, что ль, сбёг?

Выходит отец:

– Никак, правда, он! Иди в избу, а то тут участковый милиционер про тебя спрашивал: «Как служит, что пишет родителям?»

Если ты, бродяга, из Армии дезертировал, сам убью, как породил! Иди в избу, на глазах у народа не торчи!

Захожу в избу. Смеюсь. Шляпа в угол ласточкой полетела.

– Встречай, родня, солдата своего!

Отец за грудки хватает:

– Откуда, сукин сын, такой нарядный прибыл? Тебе ещё год дослуживать надо. Сам в милицию сдам, если без документов явился!