Режин Дефорж - Черное танго

Леа чувствовала себя неспособной ответить, происходило это в других странах или нет. А Борхес тем временем уже говорил о Флобере, о Шопенгауэре, о Стивенсоне, о Киплинге, об Оскаре Уайльде… Из произведений Флобера она читала только «Мадам Бовари», а из Киплинга — «Книгу джунглей». Этого было явно недостаточно, чтобы поддерживать беседу с этими людьми, жонглировавшими французским, английским и итальянским. Леа чувствовала себя глупой и невежественной, и ей это не нравилось. Через некоторое время ей удалось отвлечься, представив себе ужин в Монтийяке, когда ее отец и дядя Адриан говорили о любимых книгах. Она, тогда еще маленькая девочка, радовалась, если имя писателя что-то ей напоминало: пусть даже место, которое его книги занимали в библиотеке отца. Будучи ребенком, только она одна помогала отцу раскладывать книги по полкам. Позднее она стала их читать, начав в выборе авторов с первой буквы алфавита. Таким образом, она прочитала несколько романов Эдмона Абу: «Мэтр Пьер» — об осушении земель, «Король гор» и «Человек со сломанным ухом». Восемнадцать томов «Мемуаров» герцогини д'Абрантес, «Философские стихи» Луизы Аккерман, «Ирэн и евнухи» Поля Адама. Перейдя к произведениям авторов, фамилии которых начинались на букву «Б» и проглотив «Несчастных супругов» и «Несчастных любовников» Бакюляра д'Арно, она набросилась на романы Бальзака, прочитав с наслаждением «Человеческую комедию». Ей понравились «Адольф» Констана и «Дым опиума» Фаррера, не говоря о Делли и Корнеле. На букве «Ф» она перестала поглощать книги в алфавитном порядке и перешла уже по вдохновению сначала к произведениям авторов на букву «М», прочтя Мориака и Монтеня, а затем — на букву «Р», узнав Артюра Рембо и Поля Ребу. Когда ее с удивлением спрашивали, как она смогла перейти от Поля Бурже к Вольтеру, она с досадой отвечала: «Но это же книги». В то время для нее чтение было своего рода бегством, уходом от действительности. Стиль, сюжет, эпоха не имели для нее никакого значения. Она испытывала удовольствие от чтения, от открытия нового. Лишь много лет спустя она стала делать различие между хорошими произведениями и посредственными.

— …Чтобы написать что-то по-настоящему, надо отдать этому всю душу, не зная даже, каков может быть результат…

Кто это сказал? Леа вздрогнула, ей казалось, что она очнулась ото сна.

— Итак, Леа, вы были сейчас где-то далеко… Задумались о чем-нибудь?

— Я думала об отце, о моих любимых книгах.

Она произнесла это так, будто ее только что разбудили. За несколько мгновений она унеслась так далеко от Аргентины, от темных улочек, упомянутых поэтом, от этого роскошного дома, от этих гостей, просвещенных и красноречивых, от угроз, витавших над ее друзьями, от воспоминаний о покойной Лауре… Она возвращалась с сожалением, но умиротворенная.

— Если вы позволите, Виктория, я уйду к себе. У меня глаза слипаются. Вы не сердитесь на меня?

— Нет. Мы, должно быть, показались вам очень скучными с нашими разглагольствованиями о литературе.

— Нет, это не так. Просто, слушая вас, я почувствовала себя невежественной.

Она не заметила, как в близоруких глазах Борхеса вспыхнул интерес.

На следующий день Виктория Окампо высадила Леа на улице Флорида перед жокейским клубом. Не спеша Леа пошла по улице в направлении отеля «Плаза», по пути разглядывая витрины. Стояла теплая погода, женщины были одеты в короткие цветастые платья. Мужчины самоуверенно посматривали на них, потягивая парагвайский чай или куря короткие черные сигары. Леа чувствовала на себе пристальные взгляды, слышала обращенные к ней слова, догадываясь, что по большей части это были непристойности, ощущала нескромные прикосновения. Все это не было ей неприятно: она воспринимала и слова, и жесты как дань, воздаваемую улицей ее красоте. Желание, которое она чувствовала в них, подогревало ее собственное желание. Через несколько минут она будет в объятиях человека, которого любит; все остальное не имело значения. Она немного задержалась у витрины магазина, где были выставлены «модели Парижа»: этот зеленый ансамбль, отороченный белым, просто восхитителен, а это платье без рукавов в разноцветную полоску, с открытой спиной, тоже очень миленькое, но… Что это за лицо, отразившееся в витрине рядом с красивым платьем?.. Откуда эта тревога?.. Человек, стоявший позади Леа, смотрел на ее отражение с ненавистью. Она резко обернулась. Человек, казалось, был удивлен, затем, не переставая смотреть на нее, сделал шаг назад, повернулся и быстро ушел. Проходя мимо здания, где размещалась редакция газеты «Ла Насьон», она случайно задела прохожего, читавшего набранные страницы, выставленные на улице под стеклом. В течение какого-то мгновения Леа все же успела узнать Бартелеми. Двое мужчин затерялись в толпе.

С этого момента погода, казалась ей уже не такой приветливой, магазины — не столь привлекательными, улица — не такой веселой, скорее таящей опасности. Леа еле сдерживала себя, чтобы не побежать. Впервые со дня приезда в Буэнос-Айрес она не остановилась полюбоваться букетами великолепного магазина цветов, располагавшегося на первом этаже отеля «Плаза».

— Мне передали для вас записку, сеньорита, — сказал швейцар, протягивая ей ключ.

На такси Леа доехала до развилки улиц Суарес и Некочеа в предместье де ла Бока. Что за мысль назначить ей свидание в таком квартале! Она огляделась вокруг, пытаясь сориентироваться. Это было непросто в городе, где улицы обрывались под прямым углом. Она чувствовала себя вполне уверенно на извилистых улочках Парижа или Бордо, тогда как в Буэнос-Айресе ее не покидало ощущение, что она все время возвращалась в одно и то же место. Здесь все было по-другому: никаких магазинов, бедный квартал с низкими домиками и разбитыми тротуарами, заваленными строительным мусором или отбросами, несколько закрытых баров или кафе.

Квартал, казалось, разморило на жарком полуденном солнце. Тощая собака обнюхала ей ноги, убежав, когда Леа отогнала ее. Споткнувшись о корни большого дерева, пробившиеся сквозь мостовую, она выругалась сквозь зубы. Несмотря на то, что на ней была соломенная шляпа, солнце било ей в глаза; пот струился у нее по спине и по груди. Был ли хоть кто-нибудь живой в этом проклятом квартале?! Из зарешеченного окна, расположенного очень низко, почти на уровне земли, раздавалось пение Карлоса Гарделя. Леа наклонилась. Несмотря на полумрак, она разглядела столы и стулья. На столах — невымытые стаканы и тарелки, в глубине — стойка, на которой в ряд стояли бутылки. Около окна она увидела узкую крутую лестницу из пяти ступенек. Она спустилась по ней, держась за стены, черные от грязи. В течение нескольких мгновений она ничего не видела. После уличной жары воздух в помещении, приводимый в движение огромным вентилятором, показался ей чудесным. Кроме голоса Карлоса Гарделя и гудения вентилятора, в кафе не было слышно ни малейшего шума. Понемногу глаза ее привыкли к полумраку. Комната была пуста: ни хозяина, ни клиентов. Как спросить по-испански: «Есть здесь кто-нибудь?» Чтобы обнаружить свое присутствие, она кашлянула, подвинула стул… На грязно-белых стенах висели портреты кинозвезд в потускневших золоченых рамах. Один из них кого-то напомнил ей… Конечно же, это была Эва Перон. На фотографии она вышла смуглее и с более округлым лицом. Внизу Леа разглядела несколько слов, написанных размашистым почерком, и подпись: «Эва».