Режин Дефорж - Голубой велосипед

Погрузившись каждый в свои мрачные размышления, они больше не обмолвились ни словом, пока не приехали на Университетскую улицу.

Прием, оказанный Лизой и Альбертиной, вернул на их лица улыбки. В столовой, казавшейся очень просторной благодаря обоям, на которых панорамно изображалась сцена отплытия кораблей к далеким островам, был красиво накрыт стол. Ребенком Леа, приезжая к тетушкам, каждый раз превращала эту комнату в свой мир. Едва увидев незакрытую дверь, она проскальзывала под стол, накрытый длинной скатертью. Из этого укрытия она видела корабли, огромные полыхающие цветы и темно-синее море. Сколько путешествий совершила она в детстве на волшебной каравелле, образуемой столом под тяжелой темно-зеленой скатертью с длинными кистями! Стены повествовали о наполненной приключениями яркой жизни, которая напоминала ей легенды, рассказываемые Изабеллой каждый раз, когда девочкам хотелось послушать о ее далекой родине, которой они никогда не видели.

— Тетя Альбертина, какое счастье! Здесь все осталось по-прежнему.

— Миленькая, а почему ты хочешь, чтобы что-то изменялось? Разве недостаточно, что меняемся мы сами?

— Но, тетушка Альбертина, вы совсем не изменились. Я всегда вас такой и знала.

— Ты хочешь сказать, что всегда помнила меня старухой?

— Ах, нет, тетя Альбертина. Ни вы, ни тетя Лиза никогда не состаритесь.

Альбертина, расцеловав Леа, усадила ее за стол. Пьер Дельмас сел напротив.

— Вы наверняка проголодались. Пьер, Эстелла, приготовила для вас телятину со сморчками именно так, как вы любите, — сказала Альбертина.

— Она вспомнила, что вы любите вкусно поесть, — жеманно добавила Лиза.

— Чувствую, что я у вас поправлюсь на несколько килограммов, а ваша племянница будет меня ругать.

— Хи-хи-хи, — захихикали старые девы. — Он все такой же шутник.

Леа наслаждалась едой. Видя ее аппетит, Пьер не мог не подумать о несчастном, так быстро забытом Клоде.

В своей спальне, когда-то бывшей комнатой ее матери, Леа обнаружила великолепный букет чайных роз и визитку. Очарованная красотой цветов, она взяла карточку и прочла: «Новой парижанке с нежностью. Камилла и Лоран». Удовольствие оказалось испорчено: что ей было за дело до нежности Камиллы? Ну а свою нежность Лоран мог бы оставить при себе, раз уж присоединял ее к пожеланиям жены. Порвав карточку, в скверном настроении она легла спать.

На следующее утро ее разбудили чудный запах какао и сверкающее солнце, от которого она спряталась под одеяло.

— Опустите занавески…

— Вставай, лентяйка. Разве можно валяться в постели в такую погоду? Ты знаешь, который час?

Леа осмелилась высунуть из-под одеяла кончик носа.

— Ну?

— Скоро одиннадцать. Твой отец уже давно ушел, а Камилла д’Аржила звонила два раза, — сказала Альбертина, ставя поднос с завтраком рядом с кроватью.

— А ну ее! — усаживаясь, произнесла Леа.

Альбертина тем временем протянула ей поднос.

— Почему ты так говоришь? Со стороны Камиллы было очень любезно справиться о тебе.

Леа предпочла ничего не ответить и устроилась удобнее.

— Тетушка, как ты добра! Здесь все, что я люблю! — сказала она, вонзая зубы в золотистую горячую булочку.

— Ешь, ешь, моя дорогая. Объявлено о целом ряде ограничений. Сегодня день пирожных, но без мяса, завтра будут закрыты кондитерские, а мясные лавки открыты. Надо привыкать.

— Ну как? Проснулась? — спросила Лиза, просовывая нос в приоткрытую дверь. — Как выспалась?

— Здравствуй, тетушка. Спала, как убитая. В этой комнате все так напоминает о маме, что, мне кажется, она вообще ее не покидала.

Расцеловав ее, сестры вышли.

Леа проглотила еще три булочки и выпила две чашки какао. Наевшись, отодвинула поднос и вытянулась, скрестив руки под головой.

Проникавший в комнату через одно из приоткрытых окон сквозняк мягко колыхал тюлевые занавески. Весеннее солнце наполняло жизнью холст Жуй, возвращало яркость выгоревшей синеве обоев.

Леа было нетрудно представить себе мать в этой комнате, такую мягкую и спокойную. О чем мечтала юная Изабелла весенними утрами? Думала ли она о любви, о браке? Стремилась ли она получить от жизни все, обнимать любимого человека, ждала ли она ласки, поцелуев? Нет, невозможно. Она выглядела такой далекой от всего этого.

В глубине квартиры зазвонил телефон. Через несколько секунд в комнату легко постучали.

— Войдите.

Распахнулась дверь — и вошла крупная женщина лет пятидесяти в бледно-серой блузке и безупречно белом закрытом переднике.

— Эстелла, как я рада вас видеть! Как вы?

— Хорошо, мадемуазель Леа.

— Эстелла, что за церемонии! Поцелуйте же меня!

Кухарка и одновременно горничная сестер Монплейне не заставила себя упрашивать. В обе щеки расцеловала она девушку, которую носила на руках, когда та была еще ребенком.

— Бедненькая моя! Какое горе!.. Ваш жених…

— Молчите, не хочу, чтобы мне о нем говорили.

— Ну, конечно… Извините меня, моя малышка. Я такая неловкая…

— Нет, нет!

— Ох, совсем забыла… мадемуазель. Мадам д'Аржила просит вас к телефону. Она звонит уже в третий раз.

— Знаю, — раздосадованно процедила Леа. — Телефон, как и раньше, в малой гостиной? — продолжала она, надевая подаренное ей матерью к Рождеству домашнее платье из бархата цвета граната.

— Да, мадемуазель.

Босиком Леа пробежала по длинному коридору и вошла в малую гостиную, излюбленную комнату сестер де Монплейнс.

— Смотри-ка, — заметила Леа. — Они поменяли обои. И правильно сделали. Эти веселее.

Она подошла к консоли, на которой лежала снятая трубка.

— Алло, Камилла?

— Леа, ты?

— Да, извини, что заставила тебя ждать.

— Неважно, дорогая. Я так счастлива, что ты в Париже. Прекрасная погода. Ты не хочешь прогуляться после обеда?

— Если тебе удобно.

— Я заеду за тобой в два часа. Тебя устроит?

— Очень хорошо.

— До скорой встречи. Если бы ты знала, как я рада, что снова тебя увижу.

Ничего не ответив, Леа повесила трубку.

Сидя на скамейке в саду Тюильри, две молодые женщины в трауре наслаждались возвращением солнечной погоды после зимы, на долгие недели укрывшей Францию толстым слоем снега. Весна наконец-то наступила, и все говорило об этом: мягкость воздуха, чуть более яркий свет, окрасивший розовым цветом здания на улице Риволи и фасад Лувра, садовники, рассаживавшие на клумбах первые тюльпаны, взгляды прохожих на ножки двух сидевших женщин, некая томность движений, более громкие, чем обычно, возгласы гоняющихся друг за другом по саду детей и прежде всего тот особый неуловимый аромат, что весной появляется в воздухе Парижа и тревожит даже самые здравые умы.

Как и Леа, Камилла отдалась чувству блаженства, стиравшему с души и порожденное смертью брата горе, и боязнь, что война, вдруг разгоревшись, унесет и ее мужа. Оказавшийся около ноги мяч оторвал ее от этих раздумий.