Режин Дефорж - Голубой велосипед

Машина остановилась у здания редакции «Маленькой Жиронды», где Рафаэль Маль назначал свои встречи. Он провел Леа в темный, заваленный подшивками газет кабинет.

— Устраивайтесь, я ненадолго. У вас есть что почитать, расширяйте же кругозор, — сказал он ей, показывая на газеты.

Вернувшись через полчаса, он повел ее обедать в «Изысканный каплун».

— Здравствуйте, месье. Ваш столик готов, — с поклоном сказал метрдотель.

— Спасибо, Жан. Что есть сегодня хорошего?

— Немного, месье Маль, — сказал тот, отодвигая стул для Леа. — Могу вам предложить паштет под «Шато-д’Икем», филе барашка с овощами или фаршированного цыпленка. Есть еще некрупная камбала.

— Очень хорошо. А на десерт?

— Шарлотка с клубникой и малиновым сиропом или же профитроли с шоколадом.

— Наверное, мне это снится, — сказала Леа. — Я считала, что в ресторанах еда нормирована.

— Отнюдь нет, мадемуазель. Отнюдь нет.

— Принесите нам паштет с вашим сотерном. Что вы скажете, дорогая моя, относительно филе барашка? Вкуснейшая вещь! Еще пусть подадут бутылку обриона. Сами выберите хороший год.

— Я пришлю к вам официанта.

— Не стоит. Передайте ему, чтобы нам сразу подали сотерн.

— Хорошо, месье.

Оглядываясь по сторонам, Леа спросила:

— Вы часто здесь бываете?

— Время от времени. Цены здесь сумасшедшие. Но теперь все хорошие рестораны безумно дороги. Пока в городе находилось правительство, я чаще бывал в «Катрин». Прекрасный ресторан, его содержит месье Дье, великий кулинар и библиофил, с которым я сцепился из-за года издания «Путешествия в Египет и Нубию» Нордена. Он настаивал на 1775 годе, я на 1757. Прав оказался он.

— Посмотрите, там рассаживаются немецкие офицеры.

— Что же удивительного? Не все они питаются лишь сосисками с капустой. Мне известны многие тонкие знатоки наших вин.

— Конечно, конечно. И все же крайне неприятно.

— К этому, моя дорогая, вам предстоит привыкнуть. Или же примкнуть к генералу де Голлю в Лондоне. Они пробудут здесь, поверьте мне, довольно длительное время.

Официант бережно принес бутылку «Шато-д'Икема» 1918 года.

— Вино победы, — прошептал он на ухо Рафаэлю Малю, показывая бутылку.

Быстро оглянувшись вокруг, тот пробормотал вполголоса:

— Замолчите.

— Быстрее налейте мне этого вина, — протягивая свой бокал, сказала Леа, — чтобы я выпила за победу!

— Почему бы и нет! За победу.

Рафаэль Маль усмехнулся.

Поднимая бокал, Леа громко воскликнула:

— За победу!

Их рюмки прозвенели в тишине, нарушенной лишь веселым смехом девушки.

— Месье, мадемуазель, умоляю вас, — зашептал подбежавший хозяин, глядя на занятый немецкими офицерами столик.

Один из них встал и, поклонившись в сторону Леа, поднял бокал с шампанским:

— Я пью за красоту французских женщин!

— За красоту французских женщин! — подхватили, вставая, его спутники.

Покраснев от гнева, Леа хотела было вскочить. Рафаэль ее удержал.

— Сидите.

— Не хочу оставаться рядом с этими людьми.

— Не будьте смешной, не привлекайте к себе внимания. Это неосторожно. Подумайте о семье.

— Почему вы мне это говорите?

Рафаэль понизил голос:

— Я говорил вам, что приехал готовить репортаж. На самом деле я расследую деятельность подпольной организации, занятой переброской в Испанию некоторых лиц, которые хотели бы или присоединиться к де Голлю, или же добраться до Северной Африки.

— Ну и что? Какое отношение это имеет ко мне?

— О, к вам никакого! Но определенные сопоставления позволяют мне заключить, что во главе этой сети вполне может стоять один доминиканец.

— Доминика…

— Да, доминиканец. Как и ваш дядя, известный проповедник отец Адриан Дельмас.

— Какой вздор! Мой дядя совершенно не интересуется политикой.

— В светском обществе Бордо говорят нечто иное.

— Что же?

— Его помощь испанской революции не забыта. Как добрый француз я должен бы донести на него правительству Виши.

— И вы это сделаете?

— Не знаю, не знаю. Попробуйте этот паштет. Чистое наслаждение!

— Не хочу есть.

— Послушайте, Леа. Как вы можете принимать всерьез то, что я говорю? Вы же хорошо знаете, что я не могу не шутить.

— Странная тема для зубоскальства!

— Ешьте, говорю вам.

Чревоугодие непобедимо.

— Хорош, не так ли?

— М… м… м…

— Знаете ли вы, что мы сидим за столиком, за которым был Мандель в момент ареста?

— Нет, я даже не знала, что его арестовали. Думала, что он отплыл на борту «Массалии».

— Он собирался, но по приказу маршала Петена был задержан. Я сидел за соседним столиком. Он заканчивал обедать в обществе актрисы Беатрисы Бретти, когда подошел полковник жандармерии и попросил разрешения к нему обратиться. Продолжая есть черешню, Мандель смерил того взглядом. Через показавшийся мне нескончаемым промежуток времени встал и проследовал за ним. Есть черешню 17 июня! Она стала символом развращенности режима. Полковник ввел его в свой кабинет и объявил об аресте. А одновременно об аресте давнего сотрудника министра, начальника штаба колониальных войск генерала Бюрера.

— Почему же его арестовали?

— Петена убедили, что тот вел заговорщическую деятельность «с намерением не допустить перемирия».

— И чем же все разрешилось?

— Для Манделя — наилучшим образом. Его преемник в министерстве внутренних дел, Помаре, отправился к маршалу, который принял его вместе с министром юстиции Алибером, тем, кто называл Манделя не иначе, как «евреем». Раньше Помаре был весьма крут с маршалом, обвиняя его в том, что, не задушив заговор в зародыше, он совершил тяжелую ошибку. Теперь же Петен потребовал, чтобы доставили Манделл и Бюрера. Бюрер плакал, жалуясь на то, что его, пятизвездного генерала, арестовали в присутствии подчиненных. Что касается Манделя, то тот просто сказал: «Не унижусь перед вами до объяснений. Это вам следовало бы их мне дать».

Ко всеобщему изумлению, Петен удалился в свой кабинет и вскоре вернулся с бумагой, которую прочитал вслух: «Господин министр, после разъяснений, которые вы мне дали…» Мандель возразил: «Я не давал вам никаких разъяснений. Эту фразу надо вычеркнуть». И маршал переделал свое письмо, превратившееся в банальное послание с извинениями, которое Мандель в тот же вечер читал Лебрену и кое-кому еще. Забавно, не так ли?

— Невероятно! — тряхнув головой, заметила Леа. — Откуда вам все это известно?

— Слышал, как рассказывал Помаре.

— А кто выдвинул мысль о заговоре?

— Некий Жорж Ру. Он писатель, адвокат и сотрудник «Маленькой Жиронды». Его задержали и очень быстро выпустили.

— Наверное, в те дни Бордо было любопытным местом? — спросила Леа, задумчиво разглядывая рюмку обриона.

— Ничего подобного я просто не видел. Вообразите, в этом городе два миллиона беженцев, нет ни одной свободной комнаты. В отеле «Бордо», в отеле «Великолепный» сдавали даже кресла в вестибюле. В Бордо находился весь цвет Парижа. Повсюду я наталкивался на друзей, знакомых. Радость встреч позволяла забывать о горечи бегства. На террасах кафе формировали и свергали правительства. У консульств выстраивались очереди за визами. Хотя никто не верил, что немцы дойдут до Бордо, министры советовали Ротшильдам уезжать. Уже с 10 часов двери ресторанов были открыты. Пополудни я притаскивался поболтать со знакомыми — Жюльеном Грином, Одиберти, Жаном Юго. А вечерами бродил по аллеям парка Конконс в поисках братской души. Ничто так не благоприятствует разврату, как трудные времена. Никто не знает, каким будет завтрашний день. И надо ловить мгновение. Становясь беспомощным свидетелем распада нации, забвения приходится искать либо в пороке, либо в алкоголе. Никогда не думал, что увижу столько трусости. Мы — выжившие из ума старцы одряхлевшей страны, вот уже двести лет разъедаемой изнутри. Никто не может с этим не считаться.