Режин Дефорж - Голубой велосипед

— А вот я считаться с этим не буду. Я не из тех старцев, о которых вы говорите.

— Вы, может быть, и нет. Но где те бравые молодые люди, которые должны были бы вас защитить? Я видел, как они расталкивали перепуганных штатских, бросая винтовки, чтобы легче было спастись. Расплывшиеся, с животиками, преждевременно облысевшие, они думали только об оплачиваемых отпусках, о страховке и пенсии.

— Замолчите. А что сделали вы сами? Где ваш мундир? Ваша винтовка?

— О, я, дорогая, как и все личности вроде меня, испытываю отвращение к оружию, — промурлыкал Рафаэль. — Мы, гомосексуалисты, любим мундиры только в качестве острой приправы к нашим любовным шалостям. Присмотритесь к нашим милашкам-оккупантам, одновременно мужественным и нежным, светловолосым, загорелым, будто юные римские боги. У меня просто слюни текут.

— Вы отвратительны!

— Ну, нет, самое большее, я реалист. Поскольку цвет французской молодежи либо находится в плену, либо истреблен, мне приходится приспосабливаться к немцам. Мой дорогой друг, поверьте мне, вам бы следовало поступать подобным же образом. Иначе окажетесь старухой еще до конца войны. «Живи, лови мгновенья, и розы бытия спеши срывать весной…» [16] Строка из сонета Пьера де Ронсара (1524–1585) «Когда, старушкою, ты будешь прясть одна» (Перевод В. Левика).

— Оставьте Ронсара в покое. Лучше расскажите о вашей работе.

— Как она любопытна! Вижу, вам хотелось бы больше услышать о том доминиканце. Это тайна, моя дорогая красавица, и она не для ваших миленьких ушек. Посмотрите-ка на эту клубничную шарлотку! Неужели у вас не текут слюнки? А эти профитроли? Право, мне станет от них плохо. Смотрите-ка! Привет, дорогой друг.

— Привет, Маль. Вы в очаровательном обществе. Послушайте, представьте меня.

— Где моя голова? Простите! Леа, представляю вам своего друга Ришара Шапона, главного редактора и директора «Маленькой Жиронды». Ришар, мадемуазель Дельмас.

— Здравствуйте, мадемуазель. Очарован встречей с вами, даже в такой скверной компании, — подмигнул он. — Не стесняйтесь, если я вам понадоблюсь, заглянуть ко мне. Был бы счастлив вам услужить.

— Спасибо, месье.

— До скорого, Маль.

— До скорого.

Молча закончили они обед. Постепенно зал опустел. Леа не привыкла так много пить, и у нее слегка кружилась голова.

— Давайте немного пройдемся.

На них обрушился тяжкий зной.

— Леа, когда я вас снова увижу?

— Не знаю. Вы в Париже, я здесь. Вы выглядите довольным, счастливым, я — нет.

— К чему мне вас обманывать, моя малышка? У меня бывают радости, но полного счастья я не знаю. Меня никогда не оставляет смутная и глубокая острая боль. В двадцать лет мне хотелось написать великолепную книгу; теперь я бы удовлетворился просто хорошей. Ибо эту книгу, Леа, я ношу в душе. Единственный труд, который я люблю, это труд писательский. И именно им мне никак не удается заняться. Меня все отвлекает и привлекает; я разбрасываюсь. Во мне жива жажда будущей славы, но нет «повседневного» честолюбия. Мне все быстро надоедает. Я люблю всех и никого, дождь и хорошую погоду, город и деревню. В глубине души меня гложет тоска по добру, чести и законам, о которых я никогда не заботился. Хотя меня бесит моя скверная репутация, я ей тешу свое тщеславие. Если мне что-то и вредит, так это то, что я не абсолютно порочен, а бываю великодушен до безобразия, впрочем, чаще из трусости, что я никогда не притворяюсь порочным лишь наполовину, что предпочитаю дурную компанию обществу лицемеров, которые не перестают талдычить о своей чести, хотя ее у них едва ли больше, чем у меня. Себя я не люблю, но желаю себе добра.

Последняя фраза рассмешила Леа.

— Убеждена, вы станете великим писателем.

— Что за важность! Посмотрим, может, меня и будут читать после моей смерти… Но я говорю только о себе, а мне интересны вы. Приезжайте в Париж, не оставайтесь здесь.

— Отец нуждается во мне.

— Как это здорово! — насмешливо проговорил он. — И какая вы замечательная дочь! Прекрасен этот дух семьи. Кстати о семье, вам бы надо сказать своему дядюшке-доминиканцу, что ему следует быть осторожнее. В своей статье я не буду излагать того, что обнаружил. Но другие вполне способны это сделать.

Они шли под руку. Леа остановилась и подняла на него сверкающие глаза.

— Спасибо, Рафаэль.

— Да за что? Я вам ничего не говорил. Вот там мы расстанемся, — произнес он, показывая на церковь Сент-Элали. — Если вы верующая, поставьте за меня свечу. До свидания, моя прекрасная подруга, не забывайте меня. А понадобится меня найти, пишите на книжный магазин Галлимара на бульваре Распай. Мне передадут.

Он поцеловал Леа с волнением, которого не пытался скрыть.

— Улица Сен-Женес совсем рядом.

В последний раз махнув рукой, Рафаэль удалился.

Леа зашла в церковь. После уличного зноя прохлада заставила ее зябко передернуть плечами. Бросив несколько монет в кружку для пожертвований, она машинально взяла свечу и зажгла ее. Со свечой в руке она направилась к статуе Святой Терезы от Младенца Иисуса, которую ее мать особенно почитала. Мама… она села перед алтарем и дала волю слезам… «Улица Сен-Женес совсем рядом»… Почему он это сказал? Что было особенного в названии этой улицы? Это название что-то ей напоминало, но что именно? Досадно, но она не в силах припомнить. По проходу прошли священник и монах. Дядя Адриан!.. Улица Сен-Женес… ведь это адрес дяди Адриана, а точнее, монастыря Ордена доминиканцев. Теперь она понимала, почему Рафаэль проводил ее сюда. Требовалось предупредить дядю. И срочно.

В такую жару улица Сен-Женес была безлюдна. Дверь монастыря открылась сразу же.

— Чем могу быть вам полезен, мое дитя? — спросил очень старый монах.

— Я хотела бы поговорить со своим дядей, отцом Адрианом Дельмасом. Меня зовут Леа Дельмас.

— Отца Адриана нет уже несколько дней.

— Что случилось, брат Жорж? — спросил, входя в приемную, рослый монах с суровым лицом, выражение которого чуть смягчали пышные седые волосы.

— Мадемуазель Дельмас просит о встрече с отцом Адрианом.

— Здравствуйте, мое дитя. Вы, конечно, одна из дочерей Пьера Дельмаса? Я хорошо был знаком с вашей матушкой. Замечательная женщина. Господь даст вам силы перенести ваше горе!

— Спасибо, мой отец.

— Вашего дяди сейчас здесь нет, — сухо продолжал он. — Вы хотели сообщить ему что-то важное?

— Он должен…

Сама не зная почему, Леа остановилась.

— Он должен… что?

Почему не осмелилась Леа сообщить ему о цели своего прихода? Ее охватило необъяснимое недоверие.

— Я настоятель вашего дяди. Вы обязаны мне сказать, почему вы хотите с ним поговорить.

— Моему отцу нужно срочно его повидать, — торопливо произнесла она.