Иван Ольбрахт - Никола Шугай

«Мы-то можем», — говорят себе колочавцы.

— …ни бедняк, ни богатый, ни христианин, ни иудей. Вы сами знаете, сколько жизней погубил здесь Шугай, вы знаете, что он сжег дом собственного отца, дабы замести следы своих преступлений, что из мести спалил избу гражданина Дербака, что совершил поджог в доме своего тестя Драча, с которым не поладил при дележе добычи…

«Э, ты уже завираешься, молодчик! — думают мужики. — Хочешь нас обвести вокруг пальца? Как бы не так! Мы-то знаем, в чем дело!»

Но они сидят как ни в чем не бывало и с серьезными лицами почтительно смотрят на оратора. Старые евреи качают головами, а молодежь на прилавках уже решила, что, готово дело, оратор безнадежно провалился.

— …Только общими усилиями мы сможем обезвредить преступника. Одни жандармы не в силах изловить его, это ясно.

«Ой, ой, ой, так нельзя было говорить!» — мысленно твердят все патриархи.

— …Человека в форме всякий узнает издалека, а одинокий, переодетый жандарм может рассчитывать только на счастливую, но маловероятную случайность. Жители Колочавы видят Шугая чаще, чем мы, разумеется против своей воли: они встречают его на выгонах и в лесу, где он у них угрозами вымогает информацию…

«Че-е-го вымогает? Врешь ты все. Не вымогает, а сам раздает».

— …Он приходит к вам в горные хижины, чтобы получить ночлег в ненастную ночь… Я не буду говорить о назначенной награде…

«Ага!»

— …я обращаюсь к вашим гражданским чувствам. Обезвредьте Николу Шугая! Если он появится в вашем доме, пошлите за нами. И не расставайтесь с оружием, граждане. Властям хорошо известно, что после войны в крае осталось немало оружия, почти в каждой избе есть ружье или револьвер. Пустите-ка их в ход, граждане…

«Чтобы ты потом у нас их отобрал. Как же!» — говорят себе граждане.

— …Закон предоставляет вам самые широкие возможности. По отношению к Шугаю не может быть речи об ответственности за намеренное убийство или за превышение самообороны. Ибо каждая встреча с Шугаем — это, как, к сожалению, всем нам хорошо известно из опыта, есть безграничная угроза для жизни граждан. И тот, кто обезвредит его, в любое время и при любых обстоятельствах, будет считаться действовавшим в пределах законной самообороны. Пристрелите же разбойника, граждане!

«Ах ты, дурень, дурень! — смеются про себя мужики. — Думает, что можно застрелить Николу Шугая!»

— …Мы освободили из-под стражи сообщников Шугая в твердом убеждении, что вина их не так велика, как это представляется на первый взгляд, и что их соучастие в преступлениях — это скорее влияние послевоенной обстановки, чем преступных задатков. Мы ожидаем, однако, что они оценят эту снисходительность и искупят свою вину тем, что помогут нам изловить убийцу. Вы читали — мы назначили награду. Мы гарантируем безопасность. Больше того: каждому, кто поможет нам обезвредить бандита, мы обещаем место на государственной службе. При достаточном образовании такой человек может стать даже чиновником. Но я уже сказал вам: не стоит говорить сейчас о награде. Для вас, как и для меня, она второстепенное дело. Побуждения наши едины, — капитан возвысил голос, — это гражданский долг и уважение к законам…

Оратор закончил горячим, но несколько многословным призывом, который возбудил в слушателях живую надежду, что, слава богу, собранию скоро конец.

К вечеру колочавцы расходились по домам.

— Мишугенер! Сумасшедший! — твердили евреи. Это было их окончательное резюме.

И пока капитан, усмехаясь, отдыхал у себя в комнате, очень довольный своей дипломатической речью, мужики, скидывая белые праздничные куртки из овечьей шерсти, отвечали дома любопытным женам:

— Врал, как бог свят, врал.

— А что врал-то?

— Покорнейше нас просил, чтоб поймали ему Николку, сам, мол, не может.

И вспомнив еще о чем-то:

— А кто его поймает — того, дескать, назначат чиновником… Дурень, видать, страшный.

— А как же тридцать три тысячи?

— Сказал, что о награде говорить не стоит. Видно, с ней какой-то подвох.

«Игнат Сопко? — еще на сходе размышлял Абрам Бер, когда ему сообщили о стычке между Дербаком-Дербачком и Игнатом. — Этот незаметный мужичонка? Однако как люди бывают слепы! А я-то думал, что вижу каждого насквозь».

Абрам Бер пошарил в памяти, стараясь найти какие-нибудь улики против Игната, но не нашел.

После сходки было еще светло, и Абрам Бер сам не пошел за Сопко, а послал ему вслед какого-то мальчугана. Как узнает, куда пошел дядя, пусть приходит в лавку за конфеткой.

Скоро мальчуган прибежал с сообщением, что Сопко зашел к Даниле Ясинко.

Ага, Ясинко! Старый бахвал и драчун. Это уже другое дело. Года не прошло, как Ясинко вдруг расплатился со всеми долгами, и с тех пор был на подозрении у Абрама Бера.

Абрам Бер опять страшно взволнован. Даже щеки у него пошли красными пятнами. Сердце колотится, голова лихорадочно работает, прикидывая, обдумывая, сравнивая правду и правдоподобие. Дело ясное: если Никола не будет убит в ближайшие дни, этому не бывать совсем. Новый капитан глуп, не умеет пользоваться возможностями. Абрам Бер должен сам взяться за дело. Ясинко… Ясинко. В самом деле, этот Ясинко может оказаться подходящим человеком.

Пошел дождь. Тем лучше — по крайней мере Сопко никуда не уйдет. Абрам Бер подождал часа два, чтобы дать приятелям наговориться, затем помолился за успех дела, взял зонтик и вышел.

Приятели все еще сидели у Ясинко. Смеркалось, накрапывал дождь, в избе было темно.

Абрам Бер вошел. Не может ли Ясинко привезти ему завтра четыре воза дров?

Можно, почему нет.

Абрам Бер садится на кончик скамьи.

— Дождик-то зарядил, а?

— Зарядил.

Волнение Абрама Бера вдруг сразу улеглось, он чувствует, что сердце его спокойно и нервы в порядке. Абрам Бер выжидающе молчит. Игра идет серьезная.

— Ну, как вам нравится новый капитан?

Молчание.

— М-м, — произносит, наконец, Игнат Сопко.

Пауза. Мужики молчат, значит боятся. Кого, его? Вот глупые! Разве он пришел с враждебными намерениями? Он хочет подбодрить их, воодушевить, разъяснить то, что не удалось капитану. Он хочет помочь им, хочет, чтобы скорей созрело в них то решение, что зреет уже давно.

— Никола — дурной человек, но теперь, когда смерть у него на носу, все-таки его жалко, — раздельно говорит Абрам Бер.

Как бы хотел он сейчас услышать их голоса, увидеть их лица. Но приятели молчат, их головы едва вырисовываются во тьме, Абрам Бер чувствует, что ими владеет боязнь.

— Николу поймают, — продолжает Абрам Бер.

Данила и Игнат молчат, не откликаются ни одним словом. Но их праздничные белые рубахи, еще видные в сумерках, неподвижны, как повешенные на заборе.

Напряженное внимание, никто не шевельнет рукой.