Виктор Ахинько - Нестор Махно

Скривив губы, Махно исступленно глядел на костолома: «Если он мои-и сомнения читает, как по-писаному, то каково же тем, кто в его подва-але дрожит?!»

— Выходит, Лева, ты не веришь в нашу победу? Сягнул умом выше Кропоткина, Бакунина?

Контрразведчик мельком взглянул на плакат, что висел на стене: «Если есть государство, то непременно есть господство, следовательно, и рабство. Государство без рабства, открытого или замаскированного, немыслимо. Вот почему мы враги государства. М. Бакунин».

— Нет, Батько, я с тобой — до могилы, пока сердце не лопнет. Я токарь, но теперь уже… по человеческим душам.

Нестор Иванович, ухмыляясь, поднялся из-за стола, подошел к соратнику, обнял его за плечи.

— Ну и сволочь же ты, Левка, все-таки. Ладно, иди. Я подумаю.

— О расходах золотого фонда на пропаганду, заграницу… потом?.

— Да, потом. Где это Виктор Билаш?

— Лежит. Возвратный тиф. Вошь, к сожалению, без страха.

— Значит, по-твоему, не доросла до воли Украина? — еще спросил Махно. — Ну, что ж. Хай мается, несчастная. А мы сделаем всё, что сможем. Хоть попробуем, убедимся.

Голик постоял, выжидая, и ушел. Батько взял сводку управления военных сообщений. Железные дороги в ужасном состоянии: топлива нет, крупные мосты взорваны, паровозы на приколе. Это хорошо и плохо. Генерал Слащев, расправившись с галичанами, снова замаячил на горизонте, с запада. Но быстро наскочить не сможет — распутица. Плохо же потому, что и самим не рыпнуться.

В другой бумаге — отдела снабжения армии — сообщалось, что на станциях и пристанях лежит до двух миллионов пудов зерна, муки. Голод не грозит. Добыто 200 ООО штук обмундирования — и не хватает! Новобранцев много. Где взять?

Вошел адъютант Григорий Василевский, тоже небольшого роста.

— В приемной ждут. Принимаете? — и смотрит преданно. Он в офицерском мундире, сапоги блестят — не узнать сына гуляй польского скупщика свиней. Да и сколько лет утекло? В царской армии не служил, был объявлен дезертиром, грабил богатеньких, крайне осторожен, ни разу не попался. Потом боец черной гвардии, уже год — рядом с Батькой. После пропажи Пети Лютого стал самым близким ему человеком.

— Вечером большое совещание командиров. Не забыл? — спросил Махно.

— Всё помню, — рот у Григория малый, а карие глаза широко поставлены и по-еврейски печалятся. Это от отца.

— Так что же лезешь? — грубо осведомился Батько. — Некому решать? Рассуй посетителей по шишкам!

— Добро, — без обиды согласился адъютант, хотя оставил в приемной лишь тех, кому никто не мог или не хотел помочь: ни начальник гарнизона хитроумный Семен Дашкевич (это он взял город, спрятав повстанцев на возах с капустой), ни реввоенсовет, который теперь снова возглавлял красавец-матрос Александр Лащенко.

Махно вышел из гостиницы, намереваясь проехать по окраинам Екатеринослава, проверить оборону и подумать. Змейками-медянками крутилась боль: «Что везут комиссары — крах или союз? Будем биться или брататься? И тиф, этот всепожирающий гад! Кто наслал?»

На тротуаре к Батьке кинулся мужик в кожухе и с бумажкой в руке. Но был остановлен Гавриилом Трояном с телохранителями.

— Дай хоть слово скажу атаману! — просил неизвестный.

— Подойди, — разрешил Махно. — Ты кто?

— Та Васыль с хутора. Хлиб же вам прывиз, сто пять буханок. Прыжмэш — играють, як гармошкы. Даром, для Батькыного войска. Тут написано, чытай! — он совал измятую бумажку.

— Верю, спасибо, — веско сказал Нестор Иванович, понимая, что перед ним кулак. Значит, припекло, почуяли запах красного каленого железа.

— Та шо ж тэ спасибо? — возмутился мужик. — А патроны хто дасть?

— Ты же хлеб, говоришь, даром привез.

— Так и вы ж даром дайтэ, а то до самого Батька дойду!

— Получишь, — пообещал Махно. — Только сначала ответь по совести: слышал, что сюда красные идут?

— Та чув, хай бы йим черт!

— Как мозгуют в селе: замириться или воевать?

— А всим по домам, — не задумываясь, сказал мужик. — Нэ лизь попэрэд батька в пэкло. Кому нужна война? Чуешь, напышы отут, шоб патроны далы.

Нестора Ивановича больно задела вековая народная мудрость. Выходит, батько всегда первым лез в пекло? А остальные ждали в сторонке: выскочит с поживой или сгорит. Захотелось выругаться: «Ах вы ж клятые-мятые, хитрожопые!» Но он сдержался, спросил:

— Мира жаждешь? Зачем же оружие?

— Э-э, чоловику дано два вуха, шоб слухав, и одын рот, шоб мовчав.

— Молодец, — то ли похвалил, то ли съязвил Махно и велел Трояну: — Выдайте ему патроны. Сколько тебе, Васыль?

— А по пять штук за буханку. Бильшэ дастэ — нэ откажусь!

Директор музея древностей, магистр русской истории Яворницкий съел крохотный кусочек сала с луком, запивал чаем и перелистывал томик писем Пушкина. Посетителей здесь давно не было, обслуги тоже. Никто Дмитрию Ивановичу не платил ни копейки, а он каждый день приходил в это белое с колоннами здание при австрийцах, петлюровцах, добровольцах, красных и теперь — при махновцах. Его дело превыше всяких смут, партий, властей. Оно, полагал Яворницкий, вечно. Лихолетье, однако, угнетало, и как-то нужно коротать время и успокаивать душу.

В нижней части Екатеринослава, у Днепра, изредка бухало, шальной снаряд мог прилететь и сюда. От этого становилось зябко, да и не топили давно. Хотя люди вон ходят себе по улицам, даже дети бегают. Недавно повстанцы облили керосином и сожгли обе тюрьмы. Говорят, уголовники ух как радовались. В храме разбили окна, и хотелось забыться в розысках, что ли, давно минувшего. Такой доступной и утешительной стала для Дмитрия Ивановича редкая история Бронзовой бабушки.

Фаворит Екатерины II Потемкин, чтобы польстить благодетельнице, заказал немецким мастерам ее статую. Императрица как раз готовилась отправиться в полуденные края, намереваясь заложить новый город у днепровских порогов. Там и должны были установить ее изваянный лик. Но скульптуру отлили на год позже. К тому времени приспела война с турками, фельдмаршал Потемкин уехал и неожиданно скончался. Статуя осталась в Берлине и была выставлена для продажи с аукциона. Случайно ее увидел и купил Афанасий Николаевич Гончаров, в имении которого однажды побывала Екатерина II. Он хотел водрузить памятник во дворе, но тут и царица померла. Случайность? Снова? Павел I не любил мать, и, дабы не навлечь на себя его гнев, Гончаров не исполнил задуманное. Статуя долго валялась в пренебрежении.

О ней вспомнили, когда внучка Афанасия Николаевича Наташа стала невестой Пушкина и на свадьбу потребовались деньги. «Дедушка выдает свою наложницу замуж с 10 ООО приданого, а не может заплатить мне моих 12 ООО и ничего своей внучке не дает», — огорченно писал поэт. Что оставалось делать? Гончаров предложил продать Бронзовую бабушку на переплав. Легко сказать. Это же лик венценосной особы! Потребовалось высочайшее разрешение, и Пушкин, хочешь не хочешь, вынужден был обратиться за помощью к шефу жандармов, командующему императорской главной квартирой графу Бенкендорфу. Но как объяснить столь щекотливое желание частного лица потревожить память императрицы?