Виктор Ахинько - Нестор Махно

Тут бы Дмитрию Ивановичу в самый раз напомнить, что он тоже давно не видел жалования, к тому же ограблен. Но ученый промолчал. Батько продолжал:

— Говорим, кричим рабочим: «Берите на здоровье заводы, фабрики, мастерские! Создавайте экономический совет!» Но почему они даром не берут то, о чем предки веками мечтали? — с болью, почти отчаянием спрашивал Махно.

— Наверно, замордованы, — мягко и тихо отвечал Яворницкий. — По моим наблюдениям, пока лишь нужда, корысть, боль, тщеславие двигают прогресс. Вы же их не поощряете?

Дмитрий Иванович поразился, с какой иронией это прозвучало. Да, уж очень краснобаистый атаман. Прямо благодетель. Послушаешь, так вроде бы рай на улице.

— Перед вами, Нестор Иванович, лежит бронзовый палец, указующий перст Екатерины II. Видите? Она его не опускала. Его отбили. А сама в земле. Потому я рассуждаю просто: не получается большое — сделай хоть маленькое добро. Дайте мне как директору музея охранную записку, чтоб никто ничего не трогал.

— Хорошо. Получите в моей приемной.

Махно поднялся и, насупившись, пошел к выходу. Не такого совета он ожидал.

— А в чем ваши разногласия с Лениным, — догоняя гостя, попросил уточнить Яворницкий. Его словно бес подмывал.

— Он устанавливает диктатуру своей партии, — сказал Батько на ходу. — Новых дворян плодит — комиссародержавие…

— Мужику-то что до этого? — перебил историк. — Ему дай землю и мир. А кто правит — дело десятое.

— А чрезвычайки, комбеды, а трибуналы? — резко возразил Махно, останавливаясь и глядя удивленно на Дмитрия Ивановича.

Тот давно уже вот так безудержно не закусывал удила. Доконали тревоги последних лет, несчастья, что обрушились на Украину и на него лично. Да и настырный атаман бередил душу.

— Но и у вас же контрразведка, говорят, коменданты, — брякнул историк.

Подобного оборота беседы Батько не ожидал и нервно мял в руках папаху. Директор музея еще прибавил:

— С белыми мужик бился против помещиков. А с красными чего ради?

— Они три шкуры сдерут! — проронил Махно с плохо скрытым раздражением.

— Вы не сердитесь, — попросил Дмитрий Иванович. — Ленина я не защищаю и всей душой за свободу. Но кто же вам правду выложит? Сдерут, говорите? А мужик, и русский, и украинский, — дурак затасканный, верит лишь оку и уху. Заглядывать вперед его палкой отучили. Мне больно это признать, даже стыдно. Поверьте! Снимут с земляков шкуру — тогда и взвоют, вот тогда и…

— Поздно же будет! — чуть не вскричал Батько. — Я хочу им добра!

Историк мог бы привести тысячу доводов, что Украину спасет только единство всех сил, как в Польше, Финляндии, что добро сегодня — это согласие с Петлюрой, другими атаманами, единение братское. Но в пылу спора сказал он другое:

— А Хмельницкий что — враг был своему народу, когда заключал союз с Россией? Бронзовая бабушка, где хотела стоять? А Пушкин что желал…

Не слушая дальше и не прощаясь, Махно покинул музей. Спешил на большое совещание командиров. Историк же взял отбитый бронзовый палец и бережно спрятал в шкаф.

После совещания подошел Михаил Полонский.

— Сегодня именины моей жены. Не откажите, Батько, выпить чарку.

Они одного роста, только Михаил поплотнее, не сутулится, лицо, усы тонкие, форсистые.

— Полночь. Уже и коты спят. Когда пировать? — спросил Махно и опустил глаза, боясь выдать вспыхнувшую ненависть. Подозрение контрразведки точно подтверждалось, и нервы пошаливали. Как еще не обругал Яворницкого? Тот т1?же хорош гусь: «Бронзовая бабушка хотела!» Да мало ли что она хотела, стерва!

— Делу время, потехе час, — продолжал Михаил, удивленный словами Батьки. Раньше он не отказывался от чарки. Что-то заподозрил, волчина? — Приходите, пожалуйста. Жена недавно родила, обидится, если не уважить. Заодно младенца обмоем.

Затаив дыхание, Махно буркнул:

— Будем, — и отвернулся, заговорил с другими командирами. Полонский отправился домой.

Все эти месяцы, пока воевал в Повстанческой армии, он помнил, что не сам прибился к анархистам. Привел к ним… эх, море по колено!., целую бригаду кавалеристов и пехоты. Мало того. Большевик по убеждениям еще со времен службы на крейсере «Иоанн Златоуст», зачем-то, ну в порыве благодарности, что ли, принародно взял в руки проклятое черное знамя! Как ни крути, а стал изменником. Пусть в безвыходном положении, когда со всех сторон лезли деникинцы, французы, петлюровцы, всякие банды. Да кто же станет вникать, сочувствовать? Вон Якир вывел-таки красноармейцев из гибельного мешка. Полонский же, гад, предал! И скоро придется держать ответ. Белые бегут на юг. Неделя-другая, и неумолимые друзья-комиссары появятся в Екатеринославе. Спасти могло только устранение Батьки. Сегодня!

Тогда-то Михаил и кинет свой последний козырь, который хранил на самый крайний случай. Он достал его, аккуратно расправил и прочитал:

МАНДАТ

Дан сей тов. Полонскому в том, что он назначен парткомом для формирования отряда особого назначения по борьбе с бандитами (Махновщины). По прибытию т. Полонского в часть просим его не задерживать как отчетностью, так и другими делами.

Весной эта бумага не понадобилась. Но дождется своего часа. Михаил ведь думал не только о себе. У него молодая жена-актриса, дочь родилась. Ради них он самовольно прибыл сюда из Никополя, за что схлопотал строгий выговор штаба армии. Если ЧК расстреляет его как предателя — что ждет близких? Мытарства?

Потому вместе с товарищем Захаровым (агентом Льва Голика) он уговорил членов губкома и получил добро на устранение Батьки. Когда гости будут отравлены, но еще живы, их развезут по домам. Для этого выделили Азотова, Иванова, Семенченко и Азархова. Днем уж всё можно свалить на коварный тиф. Люди мрут сотнями. Попробуй разберись!

Но как только Полонский ушел, Махно подозвал Семена Каретника.

— На именины Мишка кличет. Ох, глупым пахнет. Что посоветуешь?

— Берегись, Батько. Уконтрапупят!

Нестор Иванович призадумался. Полонский — видный вожак, и явных доказательств против него маловато, и медлить нельзя. Один раз уже почти все изменили, когда распоясался Троцкий. Покрутились, перевертыши, в большевистском ярме… Сашка Калашников, Билаш, Вдовыченко… да многие. Василь Куриленко до сих пор там… Прибежали назад. Мишка тоже приткнулся без радости: «Ты до моих убеждений, Батько, не касайся. Большевик я!» Но фактически-то предал звезду. «Он что, лучше моих «орлов»? — размышлял командующий. — Точно так же, сволочь, переметнется назад. Как говорит бывший матрос Щусь, а Полонский тоже из них, «даст гудок к отвалу и обрубит концы». Хай же будет урок для всех слабодушных падл!»

— Гаврюша, бери полуэскадрон, — приказал Махно начальнику личной охраны Трояну. — Поступаешь в распоряжение Каретника. Пошли!