Виктор Ахинько - Нестор Махно

— Зачем это? — насупилась Коллонтай: «Платье, что ли, хотят потянуть?»— Там нет дорогих вещей.

— Секреты ремесла, — спокойно, даже с улыбкой ответил тот, что постарше, в синем коверкотовом костюме и при галстуке. Только сейчас Александра Михайловна заметила и оценила его наряд. «Вот тебе и махновцы, — подумала, отворачиваясь. — Профессионалы, черт вас побери!»

Они с мужем молча пошли к дверям. Было тихо и как-то неуютно. Взломщики, видимо, впервые так спокойно работали в банке, добывали не деньги, драгоценности, а платья для какой-то дамочки, которую знать не знали. Невольно выходило, что самозваный атаман Махно, гуляя в степях, имеет влияние и силу большие, чем два бывших наркома. «Кто кого поставил к стенке? Взглянуть бы на него. Что за птица?» — заинтересовалась Коллонтай. Она к тому же любила риск и путешествия. Сзади мелодично звякнуло.

— Да тут одни тряпки! — послышался разочарованный голос «медвежатника».

— Так быстро? Благодарю, — сказал Дыбенко довольно сухо, не подавая руки ворам. Те направились к выходу.

— Мальчики, а кто вас прислал? — спросила Александра Михайловна мягко, игриво. Одежда для нее была так же важна, как для мужа оружие.

— Чудесный парень. Калашников Сашка.

— Кто он?

— Тюрьму нам раскрыл. При Батькином штабе околачивается. Душа-корешок.

— Передайте, пусть зайдет.

— Если не уехал. Он собирался. Будем нужны — зовите, — и с этими словами «медвежатники» удалились.

— Зачем он тебе? — не понял Дыбенко.

— Их отряд — наша боевая единица, бригада. Они, наверное, и не подозревают об этом. Позволь мне туда съездить. И тебе не мешало бы.

— Погоди. Они получили оружие, бронепоезд, полк в придачу. Там сейчас бойня, Шурочка. Не время. Ох, опасно!

— Ну, Паша, — жена склонила голову ему на плечо и прижалась нежно. — Я буду архиосторожна!

— Начальника политотдела мне подберут. Это пара пустяков. А любимую? — он заранее знал, что уступит. У них было правило: никто никого и никогда не неволит. Впрочем, если бы им сказали, что это и есть анархизм, они бы рассмеялись.

— Разрешите? — вошел молодой человек, который мог бы считаться его сыном (Александре Михайловне исполнилось сорок шесть лет) — легкий, подтянутый, весь в тугих ремнях. Он ей сразу понравился.

— Калашников. Из штаба Махно.

— Здоров был, Калашников. Ты когда уезжаешь? — спросил Дыбенко.

— Тачанка ждет у крыльца.

— Отпусти ее. Пусть катит в Гуляй-Поле. А вы с товарищем начальником политотдела садитесь на бронепоезд, тот, что отбили у петлюровцев. Он уже на ходу. Поняли задачу?

Жена улыбнулась и кивнула.

— Смотри, Калашников, головой отвечаешь за нее.

— Обижаете, Павел Ефимович. Я первым брал этот город месяц назад. Забойный отряд вел. Серебряного Георгия имею за лихость.

— Ишь ты, — Дыбенко с уважением глядел на махновца. И где Батько подбирает их? — Из каких будешь?

— Рабочий, сын рабочего.

— Ну, действуй, кавалер. Знаешь, где стоит бронепоезд? Нет? Зови адъютанта…

На станции у Гуляй-Поля их уже ждали. Дыбенко звонил, просил встретить. Но Махно тем не менее не появился.

— Начальник оперативного штаба Алексей Чубенко, — представился старшой. — Прошу на нашу родную землю, освобожденную от казаков и чеченцев.

Рядом стояли еще двое, но Александра Михайловна смотрела на женщину, что тоже была среди встречающих: волоокая, статная, в элегантной дубленке.

— Галина Кузьменко, — назвала та себя, сосредоточенно-настороженно глядя на начальника политотдела. «Кто же она? — гадала Коллонтай. — Молодцы махновцы, что не забывают о нас».

Тут к ним протиснулся какой-то дядька в замусоленной фуфайке и стал тыкать бумажку.

— Что такое? — возмутился Калашников.

— Та коняка прыблудылась. А шо з нэю тэпэр робыть? — объяснял дядька, пугливо поглядывая на пыхтящий паром бронепоезд.

— Дай сюда, — Кузьменко взяла бумажку и читала вслух: — «1919 года февраля седьмого дня явилась на наши пойменные хутора неизвестная лошадь. На передних ногах наливы. Лета средние. Но лысая, и вся морда седая. Думаем, от военного страху. А задние ноги белые. Прошу разыскать хозяина. Григорий Фещенко».

Все заулыбались.

— Во какой у нас народ! — воскликнула Галина, обращаясь к начальнику политотдела. — Вокруг бои, а честность не теряем. Пришлем к вам человека, дядя Гриша, и заберем коня. Взамен получите здорового.

— Ну спасибо, спасибо, — кланялся Фещенко.

Коллонтай опять подумала: «Да кто же она такая, что распоряжается? И речь идет не о честности, а о собственности. Они все тут, наверное, частники?»

Ее посадили в добротную немецкую бричку, застланную дорогими коврами. Рядом оказались Галина и Калашников, а Чубенко — напротив. Ноги накрыли кожухами. Под ними лежали два ручных пулемета. Кроме того, впереди и сзади ехала охрана. «Серьезная публика», — решила Коллонтай.

— Вы б видели, что тут было два дня назад, — сказала Кузьменко. — Женщины с вилами, топорами гонялись за чеченцами.

— И что, рубили?! — изумилась Александра Михайловна. Гримаса отвращения или страдания исказила ее лицо, по-северному белое.

— Вон копна стоит на поле. Точно в такой спрятались два джигита. Бабы их вытащили… Я сама видела, хотела остановить… Куда там! Искромсали на куски!

— За что же? — не могла понять Коллонтай.

— А мужики где? У Махно, — продолжала Галина. — Мать троих детей на их глазах эти чеченцы насиловали. А что с девушками делали? Взвод или эскадрон пропускали! Это, по-вашему, прощать?

— Какой ужас! — не могла поверить гостья. Она многое повидала. Была под пулями на Дворцовой площади 9 января 1905 года, в разъяренной толпе в Берлине в начале войны (узнали бы, что русская — растерзали). В семнадцатом владельцы бань едва не обварили кипятком, когда она организовала стачку прачек. То всё страшно. А тут же дикость! В двадцатом веке!

— Чего добиваются здесь кавказцы? — спросила Александра Михайловна.

Тачанка летела по голым полям, заснеженным до самого горизонта.

— Каждый делает то, что хочет, — отвечала Кузьменко.

— А вы? — холодный ветер срывал и уносил слова.

— Свободы Украины!

— Но большевики дают ее!

Галина лишь улыбнулась крупными, горделивыми губами. Показались белые хаты, странные для северянки, да еще наполовину финки, привыкшей к серым избам. У штаба она обратила внимание на черные знамена.

— Почему не красные?

Все в тачанке переглянулись. Ответил Калашников — бывший секретарь анархической секции:

— Мы за советы и не против древнерусского стяга победы. Но нам ближе флаг Французской революции — символ Свободы.

У крыльца толклись зеваки. Кто-то позвал:

— Попов!

Гостья невольно оглянулась. В толпе выделялось несколько матросов. «Неужто он? Здесь?» — удивилась Коллонтай. Эсер Дмитрий Попов командовал особым отрядом ЧК, во время летнего мятежа арестовал Дзержинского, вел себя крайне агрессивно и был приговорен к расстрелу. Но бежал. Куда? Никто не знал. Неужто он? Выяснять было некогда: шли к Махно.