Виктор Ахинько - Нестор Махно

Словно почувствовав их настроение, Нестор сел на коня и уже верхом поджидал, пока все соберутся. Появился и Павел — плечистый дядя. Он хмуро поглядывал по сторонам, явно чуял опасность и пятерней поправил наган, что висел на поясе.

— Ермократьев! — узнал его Махно. — Ану подойди сюда!

Это был тот самый Павел, елки-палки, с которым они начинали восстание, что прицепил тогда гранату к животу капитана Мазухина и выдернул чеку. Это он говаривал: «Не только воля нужна, Батько, но и доля!» Намекал на грабеж, сукин сын. Вот как встретились. Ну, боров, отъелся на чужих харчах.

— Ты ночью заправлял? — грозно спросил Махно. Он видел, что Гаврюша и еще трое из охраны плотно придвинулись к атаману, готовые схватить его. Но тот был крепок, опасен.

— Я. А что?

— Слухайте, люди добрые, — начал Нестор хрипловато. — В Москве и Киеве, на Дону объявились разные власти: Ленин, Петлюра, Деникин. У всех своя музыка играет. Почуешь — не разберешь, кто прав, кто виноват. Вы у самой железной дороги бедуете и лучше меня бачите весь этот бардак. Верно?

Женщины, старики заулыбались. Уж бардак так бардак. Это точно. Хуже некуда. Молодец Махно, остро чешет. Всю правду, как она есть. Мужики, однако, стояли хмуро. Почти каждому доставалось барахлишко от грабежей поездов, деньги перепадали, золотишко, и ныло под ложечкой: не зря он припёрся, этот батько, не для сладких речей. А голос Нестора креп. Он говорил не только для селян — учитель слушал.

— Еще при немце мы продолжили социальную революцию, чтоб вам жилось вольно от любых властей и партийных брехунов. Теперь в наших руках большая земля от Александровска до Бердянска и от Гуляй-Поля до Мариуполя. Слышите? Наша свободная республика! Живи, трудись на радость детям. У нас крепкая армия, вольные Советы. Для кого же это всё? Я спрашиваю. Для вас — селян, женщин, стариков, кто пашет землю. И вот эта сабля, — Нестор со звоном выхватил шашку из ножен, — порука вашей воли. Но не грабежа, не бандитизма.

Он тронул коня, проехал близко перед хуторянами, повернул назад и стал справа от Ермократьева. Продолжал:..

— Находятся жадные негодяи. Для них наше святое, черное знамя анархизма — прикрышка. С такими у нас разговор короткий…

Толпа оторопела и отшатнулась. Люди заметили только резкий взмах шашки. Павел стоял… Не падал, а голова его… легла на плечо.

— Вот так! — сказал Махно. — Бывайте здоровы!

Пришпорив коня, он поскакал прочь. Сотня отправилась за ним. Аршинов еле вскочил на тачанку и никак не мог прийти в себя. Столь зверское убийство на глазах у публики он видел впервые. И это XX век! Анархист снес голову человека, словно кочан капусты. Господи, мыслимо ли это? Скромный, ты ли? О-о, какая дикость! И это — после пыльных складов московской ассоциации, где лежали милые, тихие анархические сочинения. О-о! Какая же свобода на свежей кровищи?!

Петр Андреевич сжимал, тер онемевшие пальцы рук. Они мелко дрожали. Вот она, подлая, подлинная реальность. «Все революции таковы? — в смятении мерекал он. — Начиная с Чернышевского, вольно или нет направившего на царя двуствольный пистолет Каракозова… Да что Николай Гаврилович? Еще мудрый Маркс говаривал: «Идеи становятся материальной силой, когда овладевают массами». Так, кажется? Вот оно — это овладение! А Прудон, наш предтеча: «Собственность есть кража». Атаман Павел слышал подобное? Ночной грабеж поездов лучше законной эксплуатации? Все ниспровергатели жаждут чистоты души. И я тоже, и я, — в отчаянии думал Аршинов. — А выходит шиворот-навыворот. Отчего? Ну отчего же? Кант и Спиноза, Шопенгауэр и князь Кропоткин сушили мозги: откуда взялось нравственное чувство? От Бога или врожденное? А гораздо важнее другое: почему ЗЛО столь могуче! И что же мне делать в этой мясорубке?»

Махно остановил коня, пересел в тачанку, посмотрел на учителя пристально.

— Ну что, закоренелый террорист, дрогнули? — спросил с какоц-то странной, как показалось Аршинову, чуть ли не дьявольской усмешкой.

— Да уж… не до покоя, — сипло отвечал Петр Андреевич.

— В белых перчатках тут нечего гулять. Не ты — так тебя. Проверено. Ваша голова, учитель, стоит тьмы таких. А Павел мог ее ночью запросто сшибить.

Эта арифметика покоробила Аршинова. Он все тер дрожавшие пальцы. Когда большевики захватили власть не без помощи анархистов, а потом принялись беспощадно уничтожать их, Петр Андреевич видел только подлость и коварство Ленина и иже с ним. Теперь же похолодевшей кожей почувствовал, что тех качеств, пусть и низменных, от Великого Инквизитора ой, как мало для вождя. Требуются еще дубовые нервы и безграничное ожесточение. Одно дело — пальнуть в жандарма, и совсем другое — беспощадно распоряжаться толпой, изо дня в день карать без устали. Тут мало желать и сметь. Такие всегда найдутся. Попробуй-ка вынести! Единственную голову снесли — ты задрожал. А тысячи, миллионы? Почетно и приятно стоять на трибуне, когда букеты бросают. Но и цена же, цена прегромадная. Душу заложить надобно с потрохами, собственное сердце кинуть собакам. Лишь так идеи становятся материальной силой? Так? Не-ет уж, извините.

— Нам позарез нужна газета. Будете редактором, — говорил между тем Нестор.

Понять, почему учитель побледнел и так печально глядит, едва ли не плачет, проникнуть в его сомнения он не мог. Но практическим чутьем определил: Аршинов — не вождь. И ладно. Так, может, и лучше.

— Возглавите культурно-просветительный отдел, — продолжал Махно. — Работы — непочатый край. Как раз для вашего размаха. Идет?

Петр Андреевич кивнул в знак согласия.

Председателю Совнаркома Украины Раковскому

Насчет планов Дыбенко (взять Крым) предостерегаю от авантюры — боюсь, что кончится крахом и он будет отрезан. Не разумнее ли его силами заменить Махно и ударить на Таганрог и Ростов. Советую трижды обдумать, решайте это, конечно, сами.

Решать было поздно: Крым уже взяли. Правда, не весь.

Захарий Клешня из села Рождественки, в хате которого, на чердаке, прятался Нестор Иванович по возвращении из России, лежал теперь на краю выбалка. Трава под щекой была серая, прошлогодняя, жесткая. Пырей, что ли? Прищуренным глазом Захарий углядел и зеленые побеги. Апрель гуляет, сеять давно пора. Но рядом рвануло. Полетели ошметки земли, свистнул осколок. Клешня еще плотнее прильнул к траве. Шелковисто прошуршала шрапнель и лопнула где-то сзади, над отступающим полком. Захария с его ротой оставили прикрывать тыл.

Трое суток тому они занимали позиции на самом удаленном фланге бригады Махно. Даже и мысли не было об отступлении. За ними, до Луганска, окопались красные и общими усилиями сдерживали добровольцев и казачков всю зиму. Больших боев не было, так, стычки, перестрелки. Захарий даже подумывал, как бы при случае улизнуть, вспахать свой надел и быстренько вернуться. Отвезти, кстати, барахлишко, что прихватил по пути.