Татьяна Александрова - День рождения Лукана

Первые действия цезаря, последовавшие за смертью матери, казалось, подтверждали слова Сенеки. Он вернул в Рим нескольких знатных лиц, некогда изгнанных Агриппиной; возвращением из изгнания можно было считать и позволение перевезти в Город прах последней жены Гая Цезаря, Лоллии Паулины, которую Агриппина в свое время принудила к самоубийству.

В мае были учреждены торжества в честь первой бороды молодого цезаря. По обычаю в первый раз сбриваемая борода должна посвящаться богам. Но на этот раз семейный обряд превратился во всенародный праздник. Были объявлены Юношеские мусические игры, Ювеналии [50], на которых ожидалось первое публичное выступление самого цезаря, а кроме того, принять в них участие было предложено представителям лучших семей независимо от возраста. Сенека прислал Аргентарию письмо с просьбой выступить на этих играх самому и позволить выступать Полле. Аргентарий согласился без особых колебаний, зато Цестия была в ужасе. Если обычно дед и бабка старались скрыть от Поллы порой возникавшие между ними раздоры, то на этот раз их словесное сражение разразилось прямо за общей трапезой.

– Что ты удумал на старости лет? – причитала Цестия. – И как можно позволить девочке, невесте, выйти на сцену, подобно блуднице?

– Успокойся, мать! – махнул рукой Аргентарий. – Мне выступать не впервой, ты сама знаешь. Не забывай, что и твой почтенный отец выступал с речами. Не чужда наша семья этому роду занятий. Да и внучке будет интересно. Что-нибудь прочитает, не страшно. Я надеюсь, все будет благопристойно. Не может же быть, чтобы уважаемых людей втянули в какое-то непотребство. Это далеко не худшая затея, какую можно придумать. Непривычно – да, но времена меняются, как известно, и мы меняемся с ними.

Цестия замолчала и принялась вытирать платком глаза.

Зато восторгу Поллы не было границ! Она сможет выступить в театре и прочитать любимые стихи, чтобы их услышали все, и даже сам цезарь! Уж что-что, а стихи она могла читать на память часами! На смену увлечению Овидием пришло не менее сильное увлечение Вергилием. На природу она теперь смотрела сквозь призму «Буколик» и «Георгик», а на любовь и долг – сквозь призму «Энеиды». Она от души сострадала Дидоне, но еще больше – Энею, обреченному следовать предначертанным путем. Для выступления Полла хотела выбрать их прощальный диалог, но Цестия, услышав, как она читает, категорически его запретила по той причине, что Дидона там говорит:

Как бы эти слова не были восприняты применительно к последним событиям. Полла не могла понять, что она имеет в виду, но зато хорошо понимала, что если бабушка Цестия на чем-то настаивает, спорить бесполезно. Тогда она выбрала отрывок о гибели кормчего Палинура, «жизнью заплатившего за всех», – его ей тоже всегда было жаль.

Дед одобрил выбор, и внучка не раз репетировала перед ним свое выступление, а он показывал, где понизить, а где повысить тон, подсказывал, как определить, насколько громко надо читать. Были и другие заботы: во что одеться для выступления, как держаться на сцене. После долгих колебаний было выбрано платье с длинными рукавами из тонкой шерсти бледно-зеленого цвета.

За последний год Полла немного выросла и заметно расцвела, так что иногда даже нравилась самой себе, хотя, придирчиво оценивая свою внешность, по-прежнему казалась себе толстоватой. Но она наконец-то отвоевала право закрывать уши волосами и носила строгую прическу на прямой пробор, которая удовлетворяла ее саму изяществом, а бабушку – благопристойностью. Для выступления бабушка разрешила ей надеть на голову шелковое покрывало, а еще – тонкую золотую сетку, чтобы волосы не трепались, а в уши вдеть серьги с тройными жемчужинами, «триба́кки», «с тремя ягодками», как их называли.

К своему удивлению, Полла узнала, что ее подружки, сестры Нерации, тоже готовятся выступать и даже ходят в недавно открытую школу мусических искусств, чтобы разучивать танец. Полле тоже захотелось выучить этот танец, но бабушка не позволила.

В назначенный день торжеств рано утром Сенека прислал за Аргентарием и его семьей карруку, в которой они могли беспрепятственно доехать до театра. Небольшой новый театр был выстроен специально для Ювеналий в Юлиевых садах за Тибром. Полла во все глаза смотрела в щелочки полога: выросши в Фиденах, в миле от Рима, в самом Городе за всю свою жизнь она была лишь несколько раз. Часть пути проходила непосредственно по Городу, замелькали глухие длинные каменные ограды, высоченные, в несколько этажей, инсулы [52], как будто нависавшие над узкими переулками; храмы, опоясанные портиками, и тут же рядом с ними – покосившиеся лачуги; все улицы были запружены народом, куда-то спешившим, толкавшимся, разноголосо шумевшим. Доносившиеся запахи отнюдь не ласкали обоняние: пахло бобовым варевом, чесноком, скисшим вином, а местами тошнотворно воняло помойкой и нечистотами, так что приходилось утыкаться носом в надушенные носовые платки. Потом они вновь выехали за Сервиевы стены, миновали Марсово поле, которое оказалось совсем даже не голым полем, как всегда представляла себе Полла, а более свободной частью города с садами и великолепными постройками; потом по арочному мосту пересекли мутно-зеленый Тибр и оказались в Юлиевых садах. Здесь тоже зеленели обширные лужайки; поднимаясь по Яникулу, к самому небу возносили свои зонтичные кроны мощные пинии, там и тут взгляд притягивали уединенные беседки, бесчисленные мраморные и бронзовые статуи. Вдоль дороги потянулись наспех выстроенные торговые ряды, таверны под холщовыми вывесками; густо пахло съестным, что-то жарилось, дымилось; тут же толпился плебс, а торговцы призывными криками старались привлечь внимание покупателей. По дорогам одна за другой тянулись разнообразные повозки, лектики [53], пеший люд шел, не разбирая дороги, по лужайкам. Проехали обширный водоем, построенный для навмахий [54], с рядами скамей по берегам.

Внезапно среди высоких пиний вырос совершенно новый, мрамором блистающий театр, не очень большой, но роскошно отделанный. Полла с изумлением смотрела на это чудо. До сих пор ей довелось бывать только в фиденском театре, тоже довольно новом, восстановленном после обрушения старого в правление Тиберия, но по сравнению с этим тот смотрелся почти древним. Здесь все было только что отполировано, свежо и невероятно чисто. Поразило ее и количество военных, формой похожих на преторианцев [55], но с некоторыми отличиями. Они деловито распоряжались, кому куда идти. Присланный Сенекой проводник пояснил, что принадлежали они к только что образованному корпусу августианцев [56].