Татьяна Александрова - День рождения Лукана

Наступившее лето было знойным и в Городе переносилось тяжело. Как обычно бывает при жаркой и влажной погоде, начала распространяться лихорадка, и все, кому было куда скрыться, стали понемногу разъезжаться по ближним и дальним виллам. Спевсипп исподволь убеждал Поллу, что Лукану могут быть полезны байские купания, но она, памятуя о его запальчивом решении никогда больше не возвращаться в те края, даже и не знала, как заговорить с ним об этом. Однако помог случай. В свое кампанское имение собрались ехать Сенека с Паулиной. Узнав, что племянник с женой еще никуда не уехали, философ пригласил их к себе в гости. Долгих уговоров не потребовалось, и Лукан охотно согласился ехать.

Сенека предложил ехать вместе, единым обозом. Лукан и Полла, как обычно, воспользовались для собственной езды каррукой, а для поклажи и прислуги взяли рэду. Ларец со свитками «Фарсалии» они, разумеется, везли с собой. Встретиться и воссоединиться с обозом Сенеки они должны были уже на Аппиевой дороге, у первого постоялого двора. Каково же было их удивление, когда возле них остановилась одна-единственная простая рэда, запряженная разномастными и даже немного отличающимися по росту мулами, и из этой рэды выкарабкался заметно похудевший и как будто даже помолодевший Сенека. С первых же его слов Полла почувствовала некий сдвиг, изменивший всю его личность, – это был уже не тот осмотрительный и чинный государственный муж, которого она помнила с детства; теперь его постоянно овевало легкое дуновение божественной свободы, впервые просквозившее в его речи, когда он навестил их после своей отставки.

По лицу философа сразу стало понятно, что он предвидел их изумление и страшно доволен тем, что вызвал его.

– Я знал, что так оно и будет! – радостно воскликнул Сенека, словно не слыша их приветствий. – Что моя простая повозка, не украшенная резьбой, повергнет вас в ужас! Конечно, куда уж нам до вас! Посмотреть только на эти бронзовые львиные головки, на этот пурпурный полог! Нет, конечно, до золотых подков на мулах вам еще далеко, но вы уже на пути, ведущем к оным, и, если вслед за мной не поворотите в противоположную сторону, придете и к этому! А ведь Катон в пути довольствовался одной лошаденкой, да и ту делил с вьюками, свисавшими по обе стороны!

Он понизил голос и, полуприкрыв рот рукой, прошептал громким шепотом:

– Открою вам правду! Я сам уже давно отвык от такой простоты и порой немного стесняюсь! Вот ведь несовершенство человеческое! Ну здравствуйте, мои дорогие! Рад видеть вас обоих!

Он разом обнял их, положив правую руку на плечо Лукана, левую на плечо Поллы.

– Ты решил стать киником [121], дядя? – спросил Лукан, ответно обнимая его.

– Отнюдь нет! Но простота и воздержность – идеал любой философской школы. Освободившись наконец от обязанности наставлять других, я со всем рвением принялся за воспитание самого себя, и то, что вы видите, – мои учебные контроверсии [122]и свазории. Я вспоминаю уроки моих учителей юности: Деметрия, Аттала, Сотиона, – и теперь вновь целенаправленно приучаю себя довольствоваться малым и не желать большего. Ну так что ж, мои милые? Объединитесь на время с нами в нашей убогой повозке или гордо поедете одни в своей роскошной?

Лукан тут же согласился перейти в рэду дяди.

Там их ожидала Паулина, пышноволосая, цветущая красавица лет тридцати. Как всегда молчаливая, приветливо, но сдержанно улыбающаяся, она с обожанием поглядывала на мужа. Полла, увидев в супруге Сенеки свое собственное отражение, поняла, что им будет легко понять друг друга. С самим Сенекой было несколько сложнее.

Полла хотела, чтобы Лукан сел по ходу движения, опасаясь его головных болей, которые последнее время могли разыграться по любому поводу, в том числе от долгой и тряской езды по жаре, но Сенека, заметив ее беспокойство, тут же поднял его на смех.

– Марк, мальчик мой! – обратился он к племяннику полушутливо-полусерьезно. – Ты, я смотрю, совсем запутался в сетях женской опеки! Не поддавайся! Женская забота способна свалить любого здоровяка и превратить его в немощного калеку! Что за изнеженность в твоем возрасте? Быстро же ты забыл уроки, мои и особенно Корнута. Нет, не спорю, я сам начинаю щадить себя, щадя Паулину, хотя старость сделала меня во многом храбрее, чем я был раньше. Но всему же есть пределы! Уж не на байские ли купанья везет тебя твоя супруга? Неужели ты думаешь, что Катон согласился бы на такое? Запомни: Байи – притон всех пороков, страсть к наслаждениям там не знает удержу. Нет, поправлять здоровье надо в местах, здоровых не только для тела, но и для нравов. Можно ли стать здоровым, глядя на пьяных, слоняющихся по берегу, на пирующих в лодках, слушая с утра до ночи вой музыки над озером? Закалять нужно в первую очередь душу! Ведь каждый из нас – воин! В первой же битве нужно победить наслаждение, а изнеженностью и избалованностью ничего не добьешься. Что мне эти горячие озера? Что мне потельни с сухим паром? Пусть выжмет из меня пот работа!..

Сенека увлекся своей речью и еще долго и горячо рассуждал в том же духе, как будто выступая перед большим собранием людей. Лукан слушал его с явным смущением. Полла хотела возразить, но не решилась. Заметив это, Сенека ласково потрепал ее по щеке:

– Не обижайся, хлопотунья! Все это простительно твоему полу и возрасту, и объяснимо. Природой в женщину вложено материнское чувство, и оно, если не направлено по прямому назначению, нередко принимает извращенные формы, распространяясь у кого на мужей, у кого на братьев и сестер, а у кого-то даже на комнатных собачонок! Деток бы вам пора! А что до слабости здоровья, то, поверь, я знаю, о чем говорю! Твой Лукан по сравнению со мной в его возрасте – истинный Геркулес, я же был совершенным доходягой. С переселением из Испании в Рим меня стали одолевать частые насморки и простуды с кашлем. Поначалу я их презирал, но потом они взяли надо мною верх и довели до того, что я чуть было душу не выкашлял. Я совсем отощал, ослабел и уже подумывал свести счеты с жизнью. Удержала меня только мысль об отце, который меня очень любил. Я представил, как трудно ему будет переносить тоску, и – приказал себе жить! Мужество иногда требуется не только для того, чтобы умереть, но и для того, чтобы остаться среди живых!

Пламенные и насмешливые речи философа совсем было устыдили Поллу и убедили в ее неправоте, однако закончилось все именно тем, чего она боялась: у Лукана разболелась голова, из-за чего ему пришлось сначала все-таки сесть по ходу движения спиной к дяде, потом перейти из рэды в карруку, потом лечь в ней, и так они с трудом дотянули до первой остановки на пути – виллы одного из старых друзей Сенеки. Когда все выбрались из повозок, Лукан едва мог идти сам, поддерживаемый слугами. Медленно следуя за ним, Полла перехватила испуганный взгляд Сенеки, устремленный на его позеленевшее лицо. Она с невольной укоризной взглянула на философа. Он в свою очередь поймал ее взгляд, и, сжав ее руку, пробормотал: