Георгий Егоров - Солона ты, земля!

— Эх, мой танк бы сюда, — сожалеючи вздохнул помпотех капитан Селиверстов. Он все время шел с комиссаром рядом. — Я бы им показал кузькину мать. Вы знаете, товарищ комиссар, я в том бою все-таки успел две пушки раздавить. Знаете, с таким удовольствием на них наехал, не утерпел, с хрустом развернулся. И вот тут-то меня самоходка по борту и шваркнула — все разворотила. Сам не пойму, как уцелел. Через передний люк потом уж вывалился… Сейчас бы мою машину, я бы прошелся. Я бы без выстрела наделал тут каши.

От леса, в котором залегла авангардная группа Сергея, до батарей было метров двести пятьдесят. Сергей краем уха слушал помпотеха, а сам лихорадочно прикидывал: в группе у него полтораста человек. Если броском… Он подозвал лейтенанта.

— Как вы думаете, если броском кинуться, успеют они развернуть орудия?

Лейтенант прищурился, смерил глазом расстояние.

— Могут успеть.

И все-таки Сергей решился.

— Пусть они даже по одному выстрелу успеют сделать, все равно всех не побьют. Приготовить людей! Разъяснить приказ: не ложиться ни в коем случае! Броском захватать батареи и самоходки. По возможности не стрелять.

Через несколько минут степь глухо загудела от топота сотен ног. Сергей с пистолетом в руке бежал в центре. «Зря комбинезон не бросил — тяжело», — мелькнула мысль. Немцы спохватились, когда за бегущими осталось позади около трети расстояния. Видимо, страшно выглядела молчаливая лавина солдат с винтовками наперевес, потому что от ближней батареи немцы кинулись врассыпную. На второй раздалась команда, несколько человек стали разворачивать два орудия. Но было уже поздно — топот и разъяренный человеческий сап нависли уже над позицией. Кто-то вскрикнул, где-то рядом с Сергеем что-то хрустнуло — глянул мельком — здоровый, рослый красноармеец вытаращенными глазами смотрел на сползающего по колесу пушки немца с проломленным черепом. В руках красноармеец держал за ствол винтовку с расщепленным прикладом. Вдруг он снова взмахнул винтовкой, как дубиной, и со всего плеча ахнул по лицу пробегающего мимо батарейца. Что было с немцем, Сергей не видел — на него кто-то навалился тяжелый, потный. Не раздумывая, Сергей выстрелил в мягкое, колышущееся. Рядом тоже раздался выстрел…

Сколько времени длилась схватка, определить было трудно. Наконец, батареи и самоходки были захвачены. Кучка пленных перепуганно жалась у одной из самоходок. Красноармейцы, разгоряченные, с довольными, сверкающими глазами, расхаживали по позиции.

— Саперы есть среди нас? — спросил Сергей.

И побежало эхом:

— Саперы!

— Саперы! К комиссару.

Подбежал сержант и два бойца.

— Есть саперы, товарищ старший политрук! — козырнул сержант.

— Надо взорвать все пушки.

Сержант замялся.

— Нечем вроде бы, товарищ комиссар, тут взрывать-то. Ни мин, ни толу не видать.

— Не мне тебя учить, сержант, — сказал Сергей сухо. — Не оставлять же орудия немцам. Попробуйте взорвать их же снарядами.

— Слушаюсь, товарищ старший политрук!

Началось стаскивание пушек в кучу. К этому времени подошел майор с основной группой своего отряда, с повозками и с ранеными, А через несколько минут уже за арьергардом грохнул взрыв. В почерневшее небо взвился огромный столб пламени.

На ночь майор Табашников возлагал большие надежды — за эти несколько часов темноты надо было пройти километров сорок и к рассвету достичь фронта. Поэтому шли торопливо, почти бежали. Разведка не успевала прощупывать путь. Наконец перед зарей, когда ночь особенно загустела, наткнулась на расположение немцев, за которым была наша оборона. Майор приказал с ходу атаковать. Завязалась опять рукопашная. В образовавшуюся брешь сразу же пустили повозки с ранеными и группу безоружных. Брички на полном галопе скакали прямиком по полю на полыхающий заревом восток. Рядом бежали красноармейцы.

— Не стреляйте! — кричали они.

— Свои!

— Мы — русские…

Снег кружил над колоннами войск. Кружил и падал на танки, на пушки, на солдат. Но несмотря на ослепительную белизну, было все-таки мрачно. Сырой, холодный ветер забирался под комбинезон, мурашил спину, шею. Низкие тучи задевали за звезды кремлевских башен и торопливо уносились дальше на восток, волоча за собой грязные растрепанные лохмотья.

Промозглая осень… Но почему-то не думалось о тепле, о русской деревенской печке. Хотелось скорее сесть в танк, проехать по Красной площади, посмотреть, все ли там так же, как и до войны, по-прежнему ли уверенно стоит на трибуне ленинского Мавзолея в своей солдатской шинели он — человек, который думает за всех и решает за всех. Хотелось убедиться, что по-прежнему тверда воля этого человека, а значит, и тверда Русь перед лицом невиданной опасности, еще раз убедиться в своей собственной твердости.

Репродукторы захлебываются маршем. Но музыка не трогает, как трогала в праздники раньше. Настроение-то не праздничное — не то что Смоленск, но даже Наро-Фоминск, Можайск, Волоколамск уже под немцем. Враг в восьмидесяти километрах от Москвы. До маршев ли в такое время!

Но вот музыка оборвалась. В репродукторах загудела

Красная площадь. Восемь раз ударили Кремлевские куранты. И в наступившей тишине донесся дробный цокот копыт — принимающий парад Маршал Советского Союза Буденный выехал из ворот Спасской башни. Затаив дыхание, Сергей слушал. Волна теплого, с детства знакомого чувства поднялась в груди. Посмотрел назад — у танкистов тоже блестели глаза. Все подались вперед. А из репродукторов слышалось перекатывающееся из конца в конец площади многократное «Ура!». Как хотелось в эту минуту быть там, на Красной площади! И вот все стихло, замолк туш, замерли войска. Сергей тоже замер, вытянув руки по швам.

— Товарищи красноармейцы, сержанты и старшины! — раздался спокойный, неторопливый, знакомый и родной голос. Мурашки побежали по спине у Сергея. Он вслушивался, стараясь не пропустить ни единого слова. И слова ложились в его душу одно к одному, веско, неторопливо, с притиром. Нет, все так же уверен и тверд этот человек, все так же зорок его глаз. Он по-прежнему все видит и все знает. Знает, как дорого сейчас людям каждое его слово, как верят они в него.

— Отстоим родную Москву! — говорит он. И все готовы пасть на поле боя, но отстоять.

— Под Москвой должен начаться разгром немецко-фашистских захватчиков! — И все уверены, что так именно и будет.

И Сергею уже казалось в эту минуту крошечной, еле приметной частностью, так потрясшая его три с половиной месяца назад и терзавшая до сих пор трагедия его отдельного танкового батальона. Все, что видел он своими глазами в том первом бою, отодвинулось на задворки сознания. Все казалось пробой, репетицией, а самое-то главное, самое решающее начинается только сейчас.