Гор Видал - Вице-президент Бэрр

Я перевел разговор на политические темы. Было уже ясно, что Вашингтона сменит Адамс. Ну, а потом? Я боялся, как бы Адамса не сменил Гамильтон. Или Джефферсон. Больше некому. Я не исключал возможности, что стану лидером антифедералистов, по у меня хватало здравого смысла догадаться, что виргинец Джефферсон будет первым кандидатом в президенты после того, как Адамс ублажит Массачусетс. Независимо от того, что сулило будущее, Джефферсон нуждался во мне в ту летнюю ночь, когда мы, спотыкаясь, брели по какому-то мусору, обходя спящих свиней, ведь их визг разбудил бы и мертвого.

— По всей видимости, мы обречены на политический разброд, — меланхолически заявил Джефферсон. — Виноват во всем Гамильтон. Он насквозь испорчен.

Я промолчал, хотя питал к Гамильтону самые дружеские чувства. (Даже тогда я не знал, до чего доходил он в своей клевете.) Джефферсон же не питал иллюзий насчет нашего врага.

— Он во что бы то ни стало хочет превратить республику в монархию.

— А сам — выступить в роли Александра Великого?

Джефферсон не отличался чувством юмора.

— Нет, я думаю, королем он сделает Адамса, а сам займет пост премьер-министра, вероятно, станет новым Уолполом. Предупреждаю вас, полковник Бэрр, Гамильтон — воплощение предательства!

Я сменил тему разговора:

— Что вы думаете о губернаторе Клинтоне из Олбани?

Джефферсон был одержим, когда дело касалось монархизма, а этот порок он приписывал всем, кто стоял на его пути. Джефферсон возомнил, будто лишь он представляет демократию и что все мы, от Вашингтона до Адамса и Гамильтона, только и мечтаем о коронах и о том, как бы выбить его из седла. Я выбрал Джорджа Клинтона как совершенно безопасную тему. Он был не монархистом, а просто абсолютным властителем Нью-Йорка и врагом федералистов.

Джефферсон даже замурлыкал, когда стал рассказывать о своей встрече с Клинтоном.

— Энергичный человек, не правда ли? А эти его странные теории относительно гессенской мухи! Прямо скажем, ваш губернатор не блещет ученостью, но святая простота его даже привлекательна. Знаете, он очень доволен, что вас избрали.

— Да, я знаю.

Ночной дилижанс чуть не переехал нас около церкви св. Троицы.

— Должен признаться, я так же рад неудаче сенатора Скайлера, как и тому, что столь выдающийся поборник демократии, как вы, пополнит наши ряды в Филадельфии. — Когда Джефферсон нуждался в чьей-нибудь поддержке, он беззастенчиво льстил. — Гамильтон может потерять большинство в сенате.

— Но его поддерживает президент.

Джефферсон вздохнул:

— Наш досточтимый президент думает, что Гамильтон самый умный человек на свете.

— Будем надеяться, господин Джефферсон, что президент ошибается.

Даже в темноте я почувствовал, как уставились на меня его ясные глаза, сверху вниз. Он ответил не сразу.

— Возможно, — сказал он после долгого молчания, — следовало бы организовать сеть клубов или обществ для тех, кто предан демократии.

— Есть общество св. Таммани.

«Таммани» образовалось четыре года назад как патриотический клуб, где крупные нью-йоркские зеленщики и мебельщики изображали политических деятелей.

— Но члены Таммани в основном федералисты. — Охота за страшной гессенской мухой не совсем отвлекла Джефферсона от политической реальности небольшого, но важного нью-йоркского избирательного округа.

— Нашим друзьям следовало бы организовать демократические общества, особенно теперь, когда так популярна Французская революция.

Я с ним согласился. Прощаясь, Джефферсон обхватил мою руку обеими ладонями.

— Дорогой полковник Бэрр, нам еще так много нужно сделать. Провести столько боев, искоренить столько ереси. Надо держаться друг за друга.

— Можете во всем на меня положиться, — сказал я. Я говорил искренне. А он? Трудно сказать. Джефферсон был беспощаден, он хотел создать новый мир, мир вольных фермеров, живущих в богатых поместьях, где работают рабы. Удивительно, как он умел свести воедино вопиющие противоречия. Но ведь на словах — если не на деле — Джефферсон был удивительно человечен, поразительно расплывчат, насквозь бесчестен, и все это так ненавязчиво. Он так страстно обманывал самого себя, что Джефферсон-президент и Джефферсон-человек (не говоря уже о Джефферсоне — авторе запутанных сентенций и бредовых метафор) стал совершенно непонятен даже для почитателей. Провозгласив неотъемлемые права человека для всех (кроме рабов, индейцев, женщин и неимущих), Джефферсон пытался силой захватить обе Флориды и мечтал завоевать Кубу и, тайно купив Луизиану, направил военного губернатора в Новый Орлеан против воли его жителей.

Наконец, во время второго срока своего президентства Джефферсон, увидев, что не смог создать на земле рай, о котором мечтал, с подозрительной легкостью согласился на гамильтоновский порядок и, как усердный федералист, стал взимать налоги и создавать флот (по дешевке; его знаменитые канонерки пришлось снять с вооружения) и разрабатывать политический курс для Запада и Юга с рассудочностью и изобретательностью, достойными Бонапарта. Не будь Джефферсон лицемером, я восхищался бы им. Что ни говори, он был самым удачливым строителем империи в наше столетие и преуспел там, где Бонапарт терпел неудачи. Но Бонапарт никогда не скрывал своих мотивов, а Джефферсон всегда был бесчестен. И вот откровенность потерпела крах, бесчестие восторжествовало. Но не буду, не буду читать проповедь.

В начале октября 1791 года я прибыл в Филадельфию и поселился на Второй Южной улице, в доме № 130, у двух пожилых вдов, матери и дочери, глухих, как тетерки. Достойные женщины в первый же день любезно предложили мне не напрягать моих сенаторских голосовых связок, когда я пытался с ними общаться. И так как я был их единственный постоялец, в доме на Второй Южной улице царила мертвая тишина, и я преотлично высыпался в своей спальне.

Двадцать четвертого октября собралась вторая сессия конгресса, а на другой день президент Вашингтон, запинаясь, прочитал нам послание, подготовленное для него Гамильтоном. Помню, я подивился, какой здоровый вид у президента: его лицо, обычно землистое, ярко раскраснелось. Но меня просветил сенатор Джеймс Монро от штата Виргиния.

— Последнее время, перед тем как появиться на публике, он малюет себя, словно вывеску на кабаке. Дома ему можно дать лет сто.

Монро уже тогда откровенно презирал отца нации. Со своей стороны Вашингтон терпеть не мог сенатора от своего родного штата, считая его завзятым якобинцем.

Сенат поручил мне ответить на президентское послание. Сочинив высокопарную чепуху (главной темой на сессии была угроза индейских племен), я отправился с остальными членами конгресса в особняк Морриса на Хай-стрит (особняк этот без всякой иронии называли «дворцом»).