Евгений Анташкевич - Хроника одного полка. 1915 год

– Офицер! В этом вагоне только офицеры.

Наверное, она подумала, что Вяземского могло не устроить соседство не офицера. Офицерский статус лежавшего был очевиден: и гладкая выбритость, и чистая, даже нежная, хотя и с загаром кожа на лице. Ампутированный спокойно, ровно дышал, и, казалось, даже не догадывался о своём тяжёлом увечье. Вяземский глубоко вздохнул и подумал про себя, что это странно, что у него в душе ещё шевелятся какие-то чувства, но всё равно он постеснялся сесть удобно и только присел на краешек полки.

До Двинска поезд шёл без остановок, и Аркадий Иванович дремал. Он всё же сел удобно и пожалел, что отказался от предложенного доктором Шаранским коньяка: мимо него продолжали ходить сёстры, они перевязывали то одного ампутированного, то другого, носили окровавленные бинты и большую банку с тёмной жидкостью и другую с какой-то вязкой мазью, из обеих банок остро пахло лекарствами. Сначала у Аркадия Ивановича была мысль, что, когда поезд тронется, он съест пару бутербродов из припасённого на дорогу, но запах лекарств напрочь отбил аппетит, и вот тут-то коньяк был бы кстати, однако с собой у него ничего не было, не просить же Шаранского. Аркадий Иванович с сожалением вздохнул ещё раз, когда вспомнил, что а ведь Дрок-то ему предлагал целую солдатскую фляжку коньяку, и где он только его доставал, откуда? Но это оставалось секретом ротмистра, и никто не пытался его разгадать, потому что Дрок всегда угощал и офицеры привыкли, что если рядом есть Евгений Ильич, то о коньяке можно не заботиться. Когда уже в полудрёме Аркадий Иванович вспомнил полк, он вздохнул так, как будто бы расстался с семьёй.

Железнодорожная станция Двинск разбудила его гомоном, свистками и стуками за окном. Через полчаса поезд тронулся, и Аркадий Иванович снова задремал, но очень скоро очнулся, потому что рядом, в полной темноте разговаривали два человека.

– А я, Володечка, всем видам отдыха предпочитаю рыбалку!

– Живёте на большой реке?

– Ну, большой её можно назвать с натяжкой, но очень быстрая и страсть какая рыбная!

– Горная какая-нибудь?

– Ничуть не бывало, Володечка, самая что ни на есть равнинная, называется Клязьма! Это под Москвой, пятьдесят вёрст в сторону Нижнего по Владимирскому тракту. У моего деда в Богородском уезде было поместьице, две деревни – Бýньково и Богослово. Перед смертью он в Богослове построил хорошую церковь, большую, с колокольней. Высокая, кругом далеко видать, саженей более двадцати в высоту, если из-под самого колокола, а Клязьма в этом месте пересекает тракт, и там омута, на том берегу лес, а за спиной поля! А на утренней зорьке солнце встаёт из-за спины, и такая тишь кругом, только твоя тень падает на воду и рыбу отпугивает. Так я в омута утром приманку кладу, семечковый жмых, заверну в марлицу и на верёвочке на колу пускаю в воду, прямо под берегом, чтобы течением не унесло. К вечеру вода прогревается, за день-то, и тут такой жор приходит, вода так и бурлит! Вот это отдых!

– А я городской…

– Так я тоже, можно сказать, городской. Правда, Богородск городом пока не назовёшь, так, большое село, но древнее, и собор стоит огромный, тоже на берегу Клязьмы, а по берегу ещё один… Гимназия имеется, училище, разные производства, промыслы… Вы, говорите, городской, а откуда? Извините, что перебил.

– Ничего… Я из Москвы, Борисоглебский переулок, недалеко от Арбата…

– Так, а в Москве-реке что, не рыбачат?

– Рыбачат, только я не рыбак!

– Что же так? Есть где рыбачить, а не рыбак?!

– Я, знаете ли, по другой части…

– По какой, ежели не секрет?

– Я хочу сделаться писателем! – сказал тот из собеседников, который хотел сделаться писателем и которого звали Володечка. Наступила пауза. Вяземский услышал, как кто-то из них стал двигаться, видимо, менять позу. Пауза длилась долго, Вяземскому подумалось, что второму собеседнику – рыбаку – оказалось нечего сказать, но он ошибся.

– Писателем! – сказал рыбак. – Это, Володечка, пошибче моей рыбалки будет, это, извините за оборот речи, – охота! А она, знаете ли, пуще рыбалки! И уже имеете опыт?

Володечка не ответил. Вяземскому стало интересно слушать, он не подслушивал, не он же выбрал это место рядом с ампутированным соседом без ног.

– Что же вы молчите, Володечка? – спросил рыбак, тот, что был родом из Богородска. – Вам плохо? Позвать сестру?

– Нет-нет, что вы, я просто задумался, у вас так хорошо получается рассказывать про рыбалку, я просто увидел, как вы сидите на берегу, а что же крестьяне? Местные, они тоже с вами рыбачат?

– Нет, что вы, я для них барин и рыбалку имею барскую с удочкой. У крестьян удочками рыбачат только дети и чудаки вроде меня, как они меня считают.

– А они?

– А они перегораживают речку сетью, а потом вытаскивают её, вот и вся рыбалка! Да только не всякий раз, когда хочется, я могу этим своим делом заниматься…

– Почему же?

– Зимой надо одеться тепло, а это тяжело, в дохе да в валенках дойти до того места, да пешню надо иметь хорошую, если морозы, а это, знаете ли, денег стоит, да тетрадки надо проверять каждый день! Тут не до этого! Поэтому – только летом!

– Вы имеете какое-нибудь дело?

Рыбак из Богородска вздохнул:

– А как не иметь? Именьишко уже заложено-перезаложено, от крестьянской аренды только маменьке и хватает, наше дворянское счастье закатилось! Поэтому кончил Богородскую гимназию с отличным аттестатом с правом преподавания, тем и живу.

– А что преподаёте?

– Математику и черчение.

– М-м! – протянул Володечка, и оба снова замолчали.

Молчали некоторое время, и снова заговорил рыбак:

– Поэтому в артиллерию и попал…

Аркадий Иванович услышал, как вздохнул собеседник Володечки – рыбак, преподаватель математики и черчения из богородских разорившихся дворян.

– …Из второго возраста призвали, я и не думал…

– Вам?..

– Тридцать три от роду.

– Я тоже в артиллерию, вольноопределяющимся, – также вздохнул Володечка.

– И где вас?

– В крепости Осовец, слышали?

Вяземский не услышал ответа рыбака, но понял, что беседующие друг друга видят, они привыкли к темноте, значит, рыбак вместо ответа просто кивнул.

– Десятого февраля… Привалило кирпичной стенкой…

– И?

– Левую ногу выше колена раздробило на мелкие кусочки, сначала положили в лубок, думали, срастётся, но началась гангрена…

– Мне тоже отрезали левую, тоже ниже колена… – начал рыбак.

Вяземскому захотелось вмешаться в разговор и попросить говорить не о войне, а продолжать о мирной жизни, о рыбалке или о чём-то ещё: у беседовавших это так хорошо получалось. У Аркадия Ивановича детство прошло в кадетском корпусе в Санкт-Петербурге, а лето с матушкой они проводили на даче недалеко от Красного Села, где конногвардейский полк отца становился лагерем и Аркадий Иванович другой жизни и детства, кроме военного, не знал. Отец не признавал гувернёров, и рядом с маленьким Аркадием каждое лето бывал дядька, какой-нибудь старый вахмистр.